Без гнева и пристрастия

Молодец у стиля модерн входа был всем хорош: и прикидом, и статью, и ростом, и тупой рожей. Да и выражался доступно:

— Куда?

— Мы из Академии педагогических наук. И нам срочно необходимо пообщаться с кем-нибудь из руководящих педагогов вашей школы.

Молодец переступил с ноги на ногу, как и положено топтуну.

— Сами кто такие будете?

— Я — руководитель методической группы по эстетическому воспитанию, — бойко соврала Ксения и вскользь махнула подходящей книжечкой-удостоверением.

Охранник еще раз оглядел настойчивую парочку. Дамочка была симпатична и одета как надо: строгий костюмчик, туфли на низком каблуке, затемненные очки. Мужик вроде тоже соответствовал, но уж больно был здоров.

— А вы по физкультуре? — спросил у Сырцова охранник.

— Инспектор отдела здоровья и детского отдыха, — представился Сырцов.

Кожаный затылок вздохнул и извлек из кармана мобильник.

— Вероника Марковна? Тут двое из Академии наук просятся… Как «к кому»? К вам. Все равно больше никого из учителей в школе нет. Пускать?

Охранник еще раз осмотрел Ксению и Сырцова. Разрешил:

— Проходите.

А школа и впрямь была хороша: изящно рустованные стены, высокие лепные потолки, размашистые лестницы с красивыми чугунными перилами.

— Не школа, а храм, — отметил Сырцов.

— Храм науки. Такой и должна быть каждая школа, — нравоучительно ответила Ксения.

Учительская была громадна: им Веронику Марковну искать глазами пришлось довольно долго. Тем более что она была очень маленькая и сидела за дальним скромным столом. Когда поднялась, оказалась совсем дюймовочкой.

— Здравствуйте. Я не очень поняла, из какой вы Академии наук.

— Извините нас, Вероника Марковна, за некоторую, мягко говоря, неточность. — Ксения сняла затемненные очки, просительно поморгала и объяснила: — Ни из какой мы не академии. Просто запугали вашего охранника, чтобы пропустил. Я — Ксения Логунова, аспирантка, работающая над диссертацией об адаптации поколения восьмидесятых и начала девяностых годов к кардинально изменившимся условиям жизни. Сейчас я пишу главу об общей судьбе тех, кто до перестройки находился в, так сказать, стане неприкасаемых. Ваша школа была в то время неким лицеем, поставлявшим кадры для самых престижных и карьерных профессий.

— Она и осталась такой, — грустно констатировала Вероника Марковна. — Но чем я могу вам помочь? Я здесь только с середины девяностых, выпускников того периода совсем не знаю… А больше в школе никого нет, все до августа в отпуске. Ваш друг — он тоже аспирант?

Маленькую учительницу явно смущали габариты Ксениного друга. Ксения застенчиво улыбнулась.

— Он просто друг. И просто Георгий. Я понимаю, Вероника Марковна, что до канцелярии вашей мне сегодня не добраться. Придется ждать, когда она вернется из отпуска. Но наверняка где-нибудь здесь, в учительской, есть какой-нибудь иконографический материал. Общие фотографии выпускников с обозначением фамилий, к примеру… Хотя бы для начала зацепиться за какую-нибудь конкретную фигуру.

— Что ж, поищем, — строго сказала Вероника Марковна, и по тону ее стало понятно, что материал отыщется. Она прошла к высокому старинному шкафу красного дерева, открыла его, присела на корточки и уверенно выложила на пол три не очень толстые папки. — Вот. С восьмидесятого по восемьдесят пятый, с восемьдесят шестого по девяностый и с девяносто первого по девяносто пятый.

— И можно посмотреть? — робко попросила Ксения.

— Для чего же я их вытаскивала?

— Вы — лапочка, Вероника Марковна! — присев на корточки рядом с ней, Ксения стремительно поцеловала ее в щеку. Веронике Марковне до чрезвычайности нравилось, что ее постоянно называют Вероникой Марковной. И что так простодушно в щечку поцеловали — тоже понравилось. Но сказала нарочито деловито:

— Вы занимайтесь этим иконографическим материалом за столом для заседаний. А я свою писанину продолжу.

Сразу же открыли папку с восьмидесятого по восемьдесят пятый. И пошли на плотном картоне фотографии в овалах с каллиграфически выведенными фамилиями под каждым. На каждом картоне четыре ряда этих овалов. Овалы преподавателей размером побольше. Ксения быстренько выбрала восемьдесят четвертый и восемьдесят пятый, а Сырцов начал, как и положено, с самого начала — с восьмидесятого, и первый же лист заинтересовал его. Он замер, вглядываясь в одного из выпускников восьмидесятого года. Боковым зрением заметив сырцовский ступор, Ксения полюбопытствовала:

— Что-нибудь интересное, Жора?

— Да нет. Просто личики забавные, — отбрехнулся Сырцов и быстренько восемьдесят первым накрыл восьмидесятый.

— А я нашла, — не грустно, не весело — значительно — через паузу сообщила Ксения. — Вот он, Марков Никита.

В одном из овалов восемьдесят пятого фотографом был запечатлен Денис Ричардович, он же Георгий, он же Хан. Юношей еще, почти мальчиком.

— Марков? — удивился Сырцов.

— Он же сам говорил, что он пасынок известного деятеля органов, переметнувшегося к демократам! — страстно полушептала (чтобы не привлечь внимания Вероники Марковны) Ксения. — Того самого Маркова, который теперь вождь патриотов!