Без измены нет интриги

Надин Бисмют Без измены нет интриги

Моим родителям, Тате, Изе и Ж.-Ф.

И спасибо Ивону Ривару

Останется тайным

Когда я увидела месье Сегена окоченевшим в гробу, первое, что подумала: «Господи, помилуй!» Но только на секундочку. Другие были заботы: поскорее нацепить темные очки, поглубже натянуть синий берет. Да еще было так жарко, а я вся издергалась, воображая, как того и гляди неизвестно откуда вдруг возникнет какой-нибудь сослуживец месье Сегена, подойдет ко мне и окликнет: «А вы-то что здесь делаете, мадам?» Чтобы успокоиться, я твердила про себя, как заклинание, что вчера перекрасилась из блондинки в жгучую брюнетку и узнать меня трудно. Но все равно мурашки бегали по всему телу. Может, от вида покойника. Смерть месье Сегена, мягко говоря, не украсила: лицо восковое, кожа дряблая какая-то, морщинистая. Я все уговаривала себя, что он все-таки был красивым и соблазнительным мужчиной, но у меня ничего не получалось, это было выше моих сил. Инфаркт вместе с жизнью унес весь его шарм. Я положила свой букет среди других у гроба и отошла, чтобы где-нибудь присесть.

Вот тут-то и вошла его жена. Я ее сразу узнала. На ней было темно-синее платье в белый горошек, на плечи наброшена красная шаль. Когда она проходила мимо меня, я почувствовала тонкий аромат дорогих духов. У гроба она достала из сумки носовой платочек. Потом стояла, гладила лицо месье Сегена и что-то ему шептала — слов я не разобрала. Я смотрела, как снуют над гробом ее худые руки, и думала, что мне грех жаловаться: из нас двоих, пожалуй, ей сейчас было куда тяжелей.

В тот вечер, помню, разыгралась настоящая метель. Тридцать третий этаж опустел — был седьмой час. Поэтому, войдя в кабинет месье Сегена, я удивилась, застав его там сидящим за компьютером. Я попросила его подвинуться, мне надо было вытряхнуть мусор из корзины. Ну вот, и когда я за ней наклонилась, из кармана моего рабочего халата вывалилась книжка. А он ее поднял и прочел вслух название:

— «Останется тайным» — громко так и прыснул со смеху.

Потом он с любопытством взглянул на обложку, где в обрамлении из розовых и желтых цветов был изображен мужчина, нежно обнимающий женщину с полузакрытыми глазами.

— Это наверняка история о бедной девушке, влюбившейся в богатого старика, который в конце оценил ее и тоже полюбил? — спросил месье Сеген, потешаясь от души.

— Не совсем, — пробормотала я, глядя в пол.

Вообще-то эта книга — мне оставалось тогда до конца лишь несколько страниц — была про женщину, которая влюбилась в своего психолога. Ну и он тоже перед ней не устоял, но их роман должен был для всех оставаться тайной, потому что психологу нельзя вступать в связь с пациенткой, и это добавляло пикантности их отношениям. Хорошая книга.

Месье Сеген внимательно так на меня посмотрел, обвел взглядом с головы до ног. «А знаете, — говорит, — моя сестра читает такого рода книжки с пятнадцати лет. И, между прочим, до сих пор старая дева, а ей уж сорок три стукнуло! Ручаюсь, что и вы до того же дочитались!» И опять засмеялся. Я нахмурилась, вырвала у него книгу и яростно толкнула свою помойку на колесиках к выходу, и дверью за собой от души хлопнула. Разозлилась я на него страшно: что я старая дева, мне в общем-то плевать, но меня бесит, когда мне так глупо об этом напоминают.

Через час, когда я оттирала зеркало в женском туалете тридцать третьего этажа, в дверь вдруг заглянул месье Сеген. Не соглашусь ли я, спрашивает, поужинать с ним, он заказал цыпленка из «Бургер Квин». Он очень сожалеет, что обидел меня, и хочет извиниться за свою бестактность.

В тот вечер это и произошло в первый раз. У него в кабинете, на его столе. Желтые коробки свалились на пол, коричневый соус растекся по синему ковру. Хорошо еще, моющие средства были под рукой. А прямо у меня перед глазами, на книжной полке, стояла фотография его жены. Это меня немного смущало. Потом, когда месье Сеген стал все чаще задерживаться на работе, я спросила, не боится ли он, что в один прекрасный вечер его жена заявится сюда и застукает нас. Месье Сеген покачал головой и серьезно ответил, что нам это не грозит: «Югетта не переносит лифтов, у нее клаустрофобия, а пешком на тридцать третий этаж она точно не пойдет». Больше мы о ней никогда не говорили. Собственно, если вспомнить, мы вообще мало с ним говорили.

Его жена отвернулась, моргая заплаканными глазами, и пошла назад по проходу. Она прошла так близко от меня, что кончик ее красной шали задел мое плечо. Она взглянула на меня и еле слышно прошептала: «Извините». В эту минуту я сама готова была попросить у нее прощения. Но она бы не поняла, да и в чем я, в конце концов, перед ней виновата? Я никогда не пыталась отбить у нее мужа и вообще не желала ей зла. Я улыбнулась ей, и она пошла дальше.