Без маски

Сиверт был невысок ростом, тощий и узкоплечий, с непомерно длинной шеей и огромным кадыком. Но как он пел! Люди, знавшие толк в этом деле, поговаривали, что в Сиверте пропадает великий певец. Был он темноволосый, с крупным носом, резко выступавшим над небольшим круглым подбородком, а под ним намечался какой-то уж очень забавный второй подбородок. Всё это придавало лицу Сиверта выражение лукавого озорства. Да он и был озорником! Пушистые светлые усы казались фальшивыми по контрасту с его темной гривой.

Всем было невдомек, как случилось, что красавица Дорди Ельмеланн вышла замуж за этакого бедолагу. Но непохоже, чтобы она в этом раскаивалась. Родом она была из зажиточной семьи, владевшей и усадьбой и рыбным промыслом; жили они что твои богачи — на городской манер. Братья надули ее, лишив наследства и вообще всего, что ей причиталось по родительскому завещанию.

Но Дорди только смеялась, а Сиверт сочинил о ее братьях забавную историю, которая обошла всё побережье и прижилась повсюду, где только она пришлась к месту. Ведь таких случаев встречалось немало и на самом побережье и дальше в горах, — пожалуй, там еще больше.

Перелистывая в один прекрасный день толстую конторскую книгу, купец Рейнерт Мусебергет обнаружил, что долги Сиверта записаны на целых двух страницах. А подсчитав всю сумму, он пришел в ужас. Попробуй взыщи с Сиверта такой долг, даже в рассрочку! Да, плакали кровные денежки Мусебергета! Всякому, кто знал нрав купца, было яснее ясного: эта потеря подействует на него как самая тяжкая болезнь. Негодуя на это упущение в своих денежных делах, которые были для него дороже сердечных, Мусебергет заподозрил во всем третью дочь Сиверта, нареченную диковинным для тех краев именем: Ауроника. Эта девушка торговала в его лавке, и за ней увивались не только все местные молодые люди, но и сам Мусебергет. Однако весь его интерес к ней испарился, словно роса под лучами солнца, как только ужасное подозрение закралось в его уязвленное сердце. Отныне лишь здравые, деловые размышления лишали его ночного сна. Да к тому же здоровую оплеуху никак не примешь за дружескую ласку! И Мусебергет не мог взять в толк, какого черта он, после того случая в каморке Ауроники, еще отпускал в кредит товары ее отцу. А хуже всего то, что Сиверт получил в кредит сети и всю рыболовную снасть. Уж это было из рук вон плохо!

В долгие часы ночной бессонницы досада и огорчение всё росли и росли в душе Мусебергета, пока он в один прекрасный день не потребовал, чтобы ленсман взыскал с Сиверта долг.

Сиверт выстроил себе красивый дом, потому что был мастер на все руки и славился своей резьбой по дереву. А что особенно редкостно: Сиверт был подлинным наследником старых бродячих мастеров, которые расписывали розами потолки и двери по всей округе. Эти розы были такие яркие, что, казалось, солнышко светит в парадной горнице даже в бурное ненастье. Платили за такую работу гроши, и только любовь Сиверта к труду и краскам заставляла его выполнять работу на совесть.

Обитателей дома на острове как громом поразило: Мусебергет, всегда благоволивший к ним, собирается вдруг взыскать с них долг. Да еще как взыскать! Ведь он попросту отнимет у них дом! Впервые в жизни у Сиверта опустились руки. В оцепенении просидел он дома целых три дня, а Дорди бегала вокруг него, ломая руки. На дом-то ей наплевать, а вот то, что ее Сиверт упал духом, — это самое страшное…

Но однажды вечером Дорди вдруг пришла в голову счастливая мысль. Она бросилась к Сиверту, который всё время сидел возле печки, уставившись на пустой дровяной ящик, силой подняла его, обрядила в засаленный плащ и потащила к причалу, не переставая сыпать благословения и проклятия. И не успел Сиверт сообразить, что же, собственно говоря, произошло, как уже, сидя за рулем, держал курс на север, к островку, где обитал Единорог…

Сиверт вернулся повеселевшим. Почему-то он принялся бродить по дому, словно навсегда прощаясь с ним. Но Дорди слышала, как он всё время мурлычет какую-то песенку. А потом он вдруг стал насвистывать, стоя перед дверью в парадную горницу, украшенную чудесными узорами из роз. Засунув руки в карманы, Сиверт прогуливался по горнице. Иногда Дорди, не спускавшая с него глаз, вдруг замечала, что он останавливался в дверях как вкопанный и безмолвно шевелил губами. Как пить дать — он задумал какую-то злую шутку.

«Наконец-то в нем снова пробудился шутник! — с облегчением думала Дорди. — Теперь-то уж всё будет в порядке! Верно, Единорог надоумил его. Уж этот человек — сущий клад! Он всегда что-нибудь придумает!»

В субботу Сиверт снял с гвоздя под навесом пустой мешок, кивнул возившейся в кухне хозяйке и вскользь сказал:

— Заскочу-ка я мимоходом к Мусебергету и раздобуду что-нибудь на похлебку к воскресенью. Хватит нам голодать!

Сиверт как раз только что расписал несколько фризов у одного молодого парня которому до зарезу нужно было поторопиться со свадьбой.

Все разговоры разом смолкли, как только Сиверт вошел в лавку и сказал своим густым басом: «Мир дому сему!»