Без маски

Сюдо спас нас, не скрывая своего глубочайшего презрения. Я настолько обессилел, что меня вместе с бугшпритом просто-напросто втащили на палубу, после чего я немедленно потерял сознание.

Когда я очнулся, Сюдо как раз указывал пальцем туда, где наш чудесный корабль потерпел крушение. Его гнусная улыбка и была, верно, той последней каплей, которая переполнила чашу моего терпения и заставила поставить на карту всё, ради того только, чтобы капитан мой всё же выиграл пари.

«Как же так, выиграть пари без шхуны?» — быть может, спросит кто-нибудь из вас, заподозрив меня в том, что я сижу здесь и плету небылицы. «Да, без шхуны!» — отвечу я и, даже не моргнув, честно и открыто посмотрю вам прямо в глаза. Потому что суровый и пристальный взгляд может иногда быть столь же красноречив, как удар кулака по подбородку.

Пока воображала Сюдо назойливо мучил моего дорогого капитана, я ночи напролет обдумывал свои планы.

Капитан Балле состарился за эти дни. Горе и скорбь были написаны на его открытом, багрово-красном лице.

И вот в один прекрасный день мы оказались, наконец, между молами Нос-Шилдза, подошли к набережной и стали на якорь. Матросы толпились на сходнях, торопясь выйти на берег.

И тут-то Сюдо, эта низкая душонка, и начал свое вероломное нападение.

«Бились мы однажды об заклад…» — сказал он.

«Извините, — холодно и решительно, как всегда в минуту опасности, прервал я его, — но не могу ли я взглянуть на письменное условие этого пари?»

Слегка замешкавшись и окинув меня подозрительным взором, Сюдо вытащил бумагу и протянул ее мне.

Бросив многозначительный взгляд на Сюдо и многообещающий на Балле, я медленно и внятно прочитал следующий отрывок из этого документа: «… и финишем считается линия между молами. Нижеподписавшийся заверяет своей честью и совестью, что его бугшприт пересечет эту линию первым…»

Больше я читать не стал. Но жестом, которому в свое время мог бы позавидовать Эгиль Эйде[11] из Национального театра, я выразительно указал в сторону носа корабля-лоханки Сюдо.

Стояла мертвая тишина, когда оба капитана поднялись, чтобы рассмотреть бугшприт лоханки. Сюдо медленно наливался кровью, а мой капитан звонко шлепнулся на свернутые канаты и заплакал от волнения и выпитого им в тот день скверного виски. Потому что бугшприт нашего корабля был крепко прикреплен к носу лоханки Сюдо, этого жалкого подобия добропорядочной шхуны. Сомнений не было. Наш бугшприт пересек линию между молами на добрых два метра впереди бугшприта Сюдо.

Вот так и случилось, что обыкновенный бугшприт сначала спас мне жизнь, а потом помог капитану Балле выиграть пари. А большего нельзя и требовать от какого-то бугшприта. О благодарности, какую я за это получил от капитана Балле, я расскажу в другой раз.

Сильнейший (Перевод Ф. Золотаревской)

В доме Асбьёрна Куллинга среди ночи задребезжал телефон. Асбьёрн, сонно пошатываясь, выбрался из постели.

— Да! — раздраженно буркнул он в трубку.

С минуту длилось молчание, а потом кто-то торопливо и прерывисто зашептал:

— Они уже на пути к Кристиану… беги к нему скорее, остались считанные минуты… я стою здесь и…

Еще не совсем очнувшись от сна, Асбьёрн пробормотал:

— Что это за шутки, черт побери? Кто «на пути», куда?.. — В эту минуту он окончательно проснулся и похолодел от страха.

— Проклятье! Да они же, понимаешь, они! Беги скорей!.. Но кто у телефона? Это ты, Ролф? Я не могу…

— Это не Ролф, — хрипло ответил Асбьёрн. — Вы ошиблись номером.

— А, черт! — огорченно и устало сказал кто-то на другом конце провода; потом заговорил быстро и горячо:

— Если вы знаете Кристиана Дагестада, то бегите к нему и передайте то, что я сказал. Поторопитесь, сам я не могу уйти отсюда.

Голос внезапно умолк. Вероятно, прервалась связь, а может быть, человек говорил из будки и время его истекло. Но, скорее всего, ему помешали; наверное, появился кто-нибудь, кому не полагалось слышать этот разговор. Впрочем, всё уже было сказано. Асбьёрн получил тревожную весть и должен был передать ее дальше.

— Я всё слышала, — шепнула Элна. Она стояла рядом с ним, бледная, со сверкающими глазами. Блеск их казался странным на застывшем, ничего не выражающем лице. Асбьёрн чувствовал, что она охвачена ужасом, хотя и старается сохранить мужество.