Без маски

Анна сидела на своем сундучке. Так всё это и должно было кончиться. Теперь мать узнает не только о ее бедности; теперь ее дочь, вдобавок ко всему, попала в тюрьму. Машина правосудия движется пока еще очень медленно. Никому не хочется заниматься неприятными делами в канун Нового года. Нас учили с детства, что в чудесное время рождества все должны быть добры друг к другу. Будем же добры и к мальчику из булочной, и к мальчику из цветочного магазина, и к старому Тобиасу, от которого несет навозом, потому что он дни и ночи проводит в конюшне. Пусть старый Тобиас тоже получит скиллинг и повеселится. Позаботимся о том, чтобы были полны наши кладовые! Будем же добры! Не надо злиться и ворчать. Откроем наши сердца. Будем хоть немного людьми!

Но вор не имеет права на сочувствие. Это было бы непедагогично. И особенно в солидном магазине! Какой вдохновляющий пример для всех других! Не говоря уже о «персонале». А что если все они, вместо того чтобы заниматься первоклассным обслуживанием, сами начнут «заимствовать» вещи, в надежде на сочувствие? Нет, нет и нет!

Для Анны остается только один путь, когда ее выпустят отсюда. Туда, на дно фьорда, где никто уже не сможет ее отыскать. Это решено!..

Улицы были пусты. Из плотно закрытых окон просачивались звуки веселых рождественских песен. Голоса были то звонкие, то хриплые. Слышался радостный смех…

Гадюка жалит самое себя

(Перевод Л. Брауде)

Это случилось пять дней спустя после взрыва, уничтожившего половину оконных стекол в городе, и приблизительно за месяц до грозного воздушного налета. Быстро обогнув большое здание в центре города, коммерсант Хурдевик очутился в рабочем квартале, где как раз закрывали деревянными ставнями витрины магазинов.

Коммерсант Хурдевик (хотя это и трудно представить) был в это утро более раздражен, чем обычно. В сущности, он был всего-навсего комиссионером, но называл себя теперь коммерсантом. Ведь его дело так разрослось за последние годы! Да и людей, которые столь сурово осуждали бы военные прибыли, как Хурдевик, было совсем немного. Мир, в котором приходилось жить, внушал отвращение. Падение нравов коснулось многих слоев населения. Так, по крайней мере, казалось коммерсанту Хурдевику, а он не стеснялся говорить об этом и другу и недругу. Коммерсант Хурдевик не шел на компромисс ни с кем, абсолютно ни с кем.

Но наиболее чувствителен он бывал по утрам. Сильнее всего это проявлялось тогда, когда ему нездоровилось и не на ком было сорвать свою злость. У него была не в порядке печень. Жена Хурдевика, зная об этом, смертельно боялась приступов его болезни. А в это утро печень особенно давала себя знать. Коммерсант Хурдевик внезапно споткнулся о вылетевшие оконные рамы. Он перешагнул через них и снова устремился вперед. Вдруг он приосанился. Густые брови его сдвинулись, а губы сжались. Навстречу Хурдевику шел комиссионер Лассен. В отличие от Хурдевика он по-прежнему оставался всего-навсего комиссионером и у него был довольно потрепанный вид.

Комиссионер Лассен хотел было приветливо пожелать доброго утра человеку, с которым время от времени его связывали деловые отношения, но улыбка на его лице быстро сменилась гримасой удивления. Коммерсант Хурдевик с быстротой молнии промчался мимо него. Он смерил комиссионера Лассена взглядом, выражавшим всё то ледяное презрение, какое только в состоянии был вложить в свой взор такой самоуверенный человек, как Хурдевик. Коммерсант Хурдевик с полным удовлетворением констатировал, что комиссионер Лассен буквально отпрянул назад и застыл на месте, слегка приподняв шляпу. На тротуаре как раз толпилось множество людей, обративших внимание на эту сцену. Некоторые даже обернулись и внимательно посмотрели на Лассена. Багрово-красный и глубоко взволнованный, он сделал несколько неуверенных шагов вперед, а коммерсант Хурдевик с видом победителя прошествовал дальше. Он чувствовал себя так, словно, презрев опасность, оказал посильную помощь фронту.

Комиссионеру же Лассену казалось, что весь город стал свидетелем его позора. У него день тоже начался неважно. Но не потому, что ему досаждала печень или какие-нибудь другие болезни. Слава богу, он здоров как бык. Но дома у них вышел весь хлеб, а кошелек его был довольно тощим. Лассен не в состоянии был купить на черном рынке бутылку водки и выменять ее на хлеб и муку. К тому же маленький Алф заболел бронхитом. В общем, одно к одному! А тут еще эта история с Хурдевиком! Что он мог ему сделать или, вернее, что он сделал ему такого обидного, что Хурдевик не пожелал поздороваться? Но нет дыма без огня, и, видно, какие-то слухи навлекли беду на голову Лассена. Какие именно?.. А быть может, его приняли за кого-то другого? Чья-то месть? Нет, ни то, ни другое, ни третье. Комиссионер Лассен жил слишком замкнуто в кругу своей маленькой семьи. Правда, он занимался иногда перепиской бумаг, но знали об этом совсем немногие, да и не было в этой работе ничего предосудительного.

Лассен пустился вдогонку за Хурдевиком, обогнал его и, обернувшись к нему, спросил: