Без мужика

Закуску всегда приносили они. Даже хлеб. Силуэт берега стал четче. И Софию осветили прожекторами. Это в честь его дня рождения. Десять. Все еще будет. Все придут, даже Милочка. И он больше не станет говорить: «у меня есть», выпьет со всеми. И сейчас, пока ждет их, выпьет еще. Вот так. За твое, Роман, здоровье. За твои сорок лет.

— Это расцвет для мужчины, — сказал бы Рижанский.

— Нет, это расцвет для женщины, а у мужчины, в этом возрасте, впереди — лучшая часть жизни, — сказала бы Лялька.

— Экзистенциональное равновесие бытия и небытия, — сказал бы Борисенко.

— Ви тич хау ту тич, — сказал бы Вася-Сократ.

За это стоит выпить. А может, они пошли туда? Забыли, что его там нет, что он уже здесь. Одиннадцать. Так оно, видно, и есть. Где им еще быть? Надо пойти их предупредить. Это же там, совсем близко, возле Софии, возле Дома торговли! А тут еще какой-то металлический заборчик.

Разбившегося Романа нашли уже утром. Вызвали «скорую» и милицию. Установить личность и определить, из какой квартиры погибший, было нетрудно. Как и то, что на момент гибели он был пьян. У Романа на работе весьма удивились, что тихий бухгалтер, всегда отказывавшийся от выпивок с сослуживцами, выпал из балкона, будучи в нетрезвом состоянии. И чего было ему напиваться — непонятно. Наконец-то получил хорошую квартиру, где мог жить по-человечески. Сколько же намучился без удобств! Недавно подарили ему на новоселье полочку для ванной. А теперь вот — собирай деньги на похороны…

Жена Парижанского вернулась из Конотопа. Но роковая архитекторша не исчезала из его жизни. Уже несколько раз они ходили кругами под художественным институтом, но разве это нормально для взрослых людей? И Рижанский решил обратиться к Роману, попросить на пару часов ключи от его новой квартиры. Ходит же туда хоть какой-нибудь автобус? Поколебавшись немного, позвонил тому на работу, и ошеломленному графу рассказали, что случилось. С подробностями про лужу крови возле затылка и открытые глаза. Кремация уже состоялась. Сослуживцы проводили Романа в последний путь. Вчера, именно вчера, уже можно было забрать урну с прахом.

…В НИИ проблем городского цветоводства проводился месячник дисциплины труда, и Лялька, Фещенко и Рижанский не смогли пройти в комнату к Борисенко, как это они делали обычно: на время месячника ввели систему пропусков. Борисенко вышел в вестибюль к вывеске «Расцветай, наш город».

— Нужно захоронить прах рядом с его мамой.

— Да она же похоронена в Тернополе. Помнишь, Роман возил урну туда, где и отец?..

— Не помню. Помню только сорок дней по Романовой маме.

— Что совпали с рождением дочки Пивня.

— А что же, дочке Пивня надо было не рожаться?

— Я не про Пивня, я про Романа. Так неужели в тот колумбарий?

— Нет, нужно ехать в Тернополь. Непременно!

— Приехали! А кто знает, где там могила Романовых родителей?

— Найдем!

— Как? Я тебя реально спрашиваю, как?

— Но если не Тернополь, то куда? В Киеве у него никого нет.

— Кроме нас.

— Но мы еще здесь.

— Пока что.

— Я могу положить его к моей бабусе на Байковое! Моя бабушка Шутько, а он Шутюк.

— А правда, можно…

— При чем тут твоя бабуся?

— Это твоя бабуся ни при чем, а моя — при чем!

Споры прекратил философ Борисенко:

— Я недавно был там. Дом еще стоит. Крышу сломали, но стены пока есть. Нужно захоронить урну там.

— Но ведь тогда нигде не будет надписи с его именем. Разве так можно?

— Наши мертвые живы, пока живы те, кто помнит их голос и манеру говорить. А потом начинается абстрактная память, она — для знаменитых имен. Нашим же именам табличка не поможет…

— Но у нас эти надписи все-таки, надеюсь, будут.

— Надейся. А пока клади Романа в колумбарий.

Дискуссия могла пойти по новому кругу. Снова вспомнили Тернополь, могилу Лялиной бабушки.

— Ладно. Стены так стены. Только шнапс-фабрик рано или поздно начнет строительство. Урну выкинут. Нужно ее разбить, развеять его прах среди стен. Тогда он навсегда останется там.

Сорок дней по Роману выпали уже на декабрь. Пришли все, даже Милочка. Фещенко уверенно нес урну. Лялька опиралась на руку Пивня, Милочка изо всех сил старалась не смотреть на Рижанского.

Бывшая Романова «усадьба» была огорожена забором с буквами КЛВЗ, но, как это всегда бывает, дырки в заборе имелись. Стены действительно еще стояли. Среди них бродили ленивые галки и вороны. Медленно летел первый снег. Настроение было патетическое.

Фещенко и Рижанский разбили керамическую урну, и черный прах посыпался на остатки пола квартиры, над которыми располагались когда-то Романовы «хоромы». Вверху стояло декабрьское серое небо, а немного ниже — «наши» стены. Вот голубые обои в «зале» Миры Марковны. А вот обрывки фиолетовых шпалер в комнате Романа.

Борисенко взял горсть праха, бросил в проломанное отверстие в полу. Чтобы дошло до земли. Вася-Сократ и Рижанский раздал всем по четвертушке водки. Лялька выдала по бутерброду с колбасой. Пивень грустно взял аккорд. Борисенко отряхнул руки и потянулся за своей бутылкой, уже открытой для него Фещенко.

— Между прочим, смерть Романа — это символ, только мы еще не видим его архетипа. Это апокалипсис…