Без мужика

С мужем почтительно здороваются гардеробщицы и официанты, в дружественном приветствии поднимают руки другие сопровождающие групп. Это один из немногих вечеров, на которые сотрудникам «Интуриста» разрешено приходить с женами. Закрытие конгресса по геронтологии. Вот они, все с крашеными сединами, собрались возле стола на 24 персоны. На нем много бутылок и блюд. Салаты в корзиночках из теста, маслины, рыбы, икра. Рядом с Ириной садится бойкий дедок. «I’m eighty, мне восемьдесят», — гордо говорит он, ожидая, по-видимому, что в ответ ему не дадут и пятидесяти.

Время бежит быстро. Водка льется легко.

— Don’t mix, don’t mix! — кричит геронтолог из Эдинбурга. Начинает играть оркестр. Муж приглашает танцевать франкоязычную пани-геронтолога с темно-фиалковой сединой.

— О, вы такой милый, — смеется она, покачивая фиалковым «каскадом».

Ирину тоже не оставляют без внимания. Сперва ее приглашают дедки — ученые, потом — гости из-за других столиков. Немец в смокинге. Очень высокий, Иринины руки не достают до его плеч, скользят по благородным бортам пиджака, это очень неудобно. Он что-то говорит ей на немецком.

— I don’t speak German.

— May I invite you to me?

Она знает, что нужно быть вежливой в любой ситуации.

— But I’m with my husband!

— Where’s your husband?

Она ищет взглядом мужа. Тот сейчас не танцует. Воспользовавшись тем, что все гости заняты танцем, наворачивает рыбные закуски. Увидев немца, встает, и они о чем-то разговаривают. Делает ей знак подойти, и они все трое выходят в холл.

— Слушай, Ира, он очень хорошо заплатит.

— Ты хочешь, чтобы я?!

— Так хорошо, что ты даже представить себе не можешь.

— Я, кажется, не проститутка.

— Конечно нет. Поэтому и так дорого… Нам же скоро в Норвегию ехать, ты не забыла?

— Ну и что с того?

— Ну… валюты, сама знаешь, сколько дадут… Сейчас налоги снизили, но и валюту урезали.

— Да ты же не сможешь провезти валюту!

— А он даст чек! Представляешь? Чек на мое имя! Я все смогу купить для нашего ребенка!

— И ради этого мать твоего ребенка должна выйти на панель?

— Это еще не панель… Один раз — это так… Ты ведь и со мной часто бываешь бесчувственна, словно я — тот немец.

— О боже! Это не укладывается у меня в голове! Я еду домой!

— Послушай, Ира, брось эти штучки! Спишь же ты с Васькой, и абсолютно бесплатно!

Это козырный туз из рукава. Пол и потолок становятся непараллельными, смещаются в разные стороны. Откуда он знает?.. Все в мгновение ока исчезает из головы и из сердца. Муж легонько подталкивает ее к немцу, который терпеливо ждет в некотором отдалении. Лифт гостеприимно раздвигает свои двери. Проплывают мутные сумасшедшие светильники и панели под мореный дуб. «Боже мой, рваные колготки, рваные колготки…» — трагически шепчет внутренний голос.

А Васька был слесарем-сантехником из ЖЭКа на их участке. Типичный алкоголик-интеллигент. После первой он читал Пастернака:

«Чтоб тайная струя прощанья
Согрела холод бытия…»

После второй — «ту soul is dark» на языке оригинала. Когда-то Василь учился на юридическом факультете, откуда его, как он говорит, выгнали за то, что он отказался «стучать». Был в армии, лечился. После третьей он пел: «Три дивчины, три дивчины, то велика зрада, / Одна плаче, друга скаче, третя цьому рада».

Тоже на языке оригинала… После четвертой пел местный фольклор с матюгами, но от четвертой Ирина старалась его уберечь.

Главное — это то, что у Василя были золотые руки. Кран на кухне начинал течь именно тогда, когда у Ирины случался выходной день, а у мужа — рабочий и когда бабушка забирала дочку к себе. Совпадение этих обстоятельств невозможно было предвидеть. Какое такое реле устанавливал Василь на кране — неведомо, но его система действовала безупречно.

Немец, которого так и звали — Фриц, подарил Ирине новые колготки. А те, рваные, взяв двумя пальцами, бросил в корзину с мусором.

И снова лифт с мутными зеркалами, ползущий в ритме жалобного марша, как будто в нем — покойник. Фриц проводил Ирину к столу, поцеловал руку, клацнул каблуками. Муж сжал ее руку под столом: все хорошо, и пододвинул тарелку с горячим, которое уже успело остыть.

Вырезка оказалась очень вкусна. Ирина пугается своего аппетита, но ест и не может остановиться. Восьмидесятилетний геронтолог замечает, что это вредно. Музыка наяривает. То гуцульские мелодии, то «Червону руту», то «Мама, милая мама, как тебя я люблю», ее зовут танцевать, не дают вволю поесть. Молоденький красавчик с библейским лицом, в рубашке и черных джинсах à la балетное трико затягивает под фонограмму «Тот вечер, такой прекрасный». Она танцует с французом. Это не геронтолог, какой-то другой, он невысокого роста, жгучий брюнет, бритые щеки аж синие. Очень пьяный и очень в нее влюблен.

— Puis-je, — шепчет он ей на ухо.

Она делает в воздухе жест пальцами — это будет стоить денег, а он в ответ показывает, что все будет ОК. Она уже не отыскивает своего газбед-мэри, едет с французом в том же самом мутно-зеркальном лифте.