Без нее. Путевые заметки

Даже мысль о рычаге передач утомляла. Она ехала по Бэррингтону. Потом — вниз, в Уилтшир. Всюду огни. Еще не до конца стемнело. Низкие облака. Между ними — вечернее небо. Она ляжет спать. Выспится. Купит воды — и сразу в постель. Никакого телевизора. Надо пользоваться усталостью. Если бы у Анны Малер был хоть один шанс. Так или иначе, а она нашла человека, который безоговорочно встал на ее сторону. И Анна Малер Манон — совсем другая, чем Анна Малер Кристины Херши. И та, и другая приписывали Анне Малер собственные желания. Манон к тому же хотела рисовать. Надо спросить у нее — что? Была ли Манон такой же консервативной бунтаркой? Как Анна Малер? Боровшаяся с ненавистным прошлым при помощи еще более давнего прошлого? Играла ли она Баха в пику боготворившей Вагнера матери? Ди Фордайк рассказывала ей в Лондоне, что причина разрыва матери с дочерью — в этом. А почему не в венском модерне? Ведь был Шёнберг. Должен ли отец стать последним из великих? Потом не было никого. Отца превзойти нельзя, можно лишь вернуться к прошлому. Далекому. Противопоставить религиозную строгость растворению религии. Религиозно. Как должна была чувствовать себя дочь, мать которой вечно занималась лишь собой и не сделала ничего, что было бы признано окружающим миром? Маргарита всегда подозревала, что музы — шлюхи. Их зовут, чтобы быстро удовлетворять возникшую потребность. Или вызывать. Потребность. Если самому никак. Или больше никак. Нелегко понять. Она сидела с женщинами, которые словом воскрешали подругу. Испуганными осознанием, сколь тщетна такая безрезультатная борьба и сколь несчастлива — пожалуй, справедливо — была Анна Малер. Она знала лишь тех, чья борьба определяла их собственную жизнь. И в материальном отношении — тоже. Справедливее ли забвение не реализовавшего свои способности человека, чем того, кто не имел никакого дара? Чьей-то жизни? Такой, как ее. В нормальной жизни о ней забудут. Она не пыталась ничего сделать, она ничем не стала. Она не представляла себе, что такое значимость, лишь каждый вечер видела в театре потуги на вечность. И каждый вечер не могла их понять. Каждый вечер ходить к морю. Или к реке. Утром и вечером. Шум прибоя. Или плеск волн. Пение гальки, перекатывающейся по дну Дуная. Больше она ничего не хотела себе представлять. Просветленность вечного повторения. Дойти до сути силой мысли, а не через растворение в ближнем. Освободиться от него. Именно поэтому. Он — причина смятения. С ним — никакой надежности. С ним, постоянно все отменяющим и откладывающим. Она ехала. Все время притормаживала. Опустила окно. Теплый ветер. От гаража она направилась в гостиничный супермаркет. Пришлось пройти мимо собственной двери. Другой дороги она не знала. Пальмы у бассейна взволнованно качались на ветру. За ними — темное небо. В супермаркете был другой продавец. Худой седовласый пожилой европеец. Он стоял за кассой, прислонившись к стене и глядя себе под ноги. Глаз он не поднимал. Хватал бутылки. Двигал их. Пробивал цену. Она взяла бутылки и вышла в боковую дверь к бассейну. Под водой и вокруг бассейна горели лампы. Ветер морщил воду. Лежаки выстроены ровными рядами. Она прошла мимо лежаков. Темная дорожка к дому. Фонари на клумбах. Слабый свет на дорожке. Открытые двери балконов. Доносящиеся разговоры. Звон посуды. Пока она поднималась на третий этаж, встретила две парочки. Нарядно одетые. Дамы — в темных платьях. Очень коротких. Мужчины — в темных костюмах. Поздоровались. Маргарита сказала: «Hi», — и улыбнулась в ответ. Наверное, стоило бы сказать: «Have a nice time».[152] Она отперла дверь. На автоответчике мигала красная лампочка. Она заперла дверь. Поставила бутылки у телефона и включила автоответчик. Стояла, опершись о стойку и глядя в раковину. Он спрашивал, почему она не звонит. Ему ведь тоже плохо. Он же тоже страдает. Он ведь тоже радовался поездке. И — здорова ли она. Потом Фридерика сказала, что у нее все в порядке и спокойной ночи. Она ложится спать. Маргарита снова прослушала сообщения. Потом пошла в туалет. После чего открыла балконную дверь. До пляжа — далеко. Она смотрела в небо. Светлые облака тянулись к морю. Сквозь них проглядывали звезды. Не густо. Она налила в стакан воды. Села на диван. Встала. Еще раз прослушала автоответчик. Постояла у телефона и хотела стереть запись. Вернулась к дивану. Прижала ладони к глазам. Потому что слезы наворачивались. Потому что от плача появляются морщины. Разгладила лоб. Та складка между бровями не должна углубляться. Нет, надо было отложить поездку. Но он ее вообще не спрашивал. Даже не предлагал. Отпустил ее. Стоял у паспортного контроля. Остался стоять. Не бросился за ней. Чтобы потянуть назад. Он дал ей уйти. Остался стоять, а когда она в третий раз обернулась, его уже не было. Уже. А теперь… Теперь свершилось.