Без нее. Путевые заметки

Добравшись до конца бульвара Санта-Моника, она почти что засыпала. Свернула к пальмам на набережной. Вспомнила спавших там бездомных. Как хочется спать. Все остальное отступило на минуту. Только спать. Пришлось резко затормозить, она чуть не проскочила перекресток на красный свет. От страха проснулась. На трассе снова взбодрилась. Здесь они часто ездили. С Хельмутом. В Санта-Барбару. И возвращались по этой дороге из Сан-Франциско. Воспоминание оставило ее равнодушной. Она-то думала, что расстроится, но ей нравилось ехать по трассе. Слева море. Пляжи. Стены и заборы, за которыми прячутся дома. Парковки. Киоски с хот-догами. Прокат велосипедов. Море совсем рядом. Опять пляж. Крутой обрыв. Стена. Пальмы наверху. Потом — боковые улицы. Наверх, на холмы. Дома. Сады. Через заборы свисают цветущие кусты. Фиолетовые цветы. Белые. Бледно-красные. Оранжевые колокольчики. Темное небо. Море — почти черное. Пустые пляжи. На парковках почти нет машин. Движение тут спокойное. Она ехала дальше. У Манон на стене, среди прочих, была фотография мужчины. Офицера. Мужчина мягко улыбается. Смотрит на тебя и улыбается. Молодой Кэри Грант. С густыми темными волосами. Волосы зачесаны назад, но прядь падает на лоб. Держит под мышкой офицерскую фуражку. Должно быть, это муж. Муж Манон. Она уже думала об этом, но не хотелось спрашивать. Они были по-настоящему красивой парой. В мастерской Анны Малер стоит бюст Манон. Она там много младше. Бюст застывший и безжизненный. Личность не схвачена. Но видно, какой гордой и красивой она была. Налево в горы шел бульвар Сансет. Она ехала дальше. Что стало с братьями Манон? Останется ли она в Вене, когда ей будет 70? Будет ли у нее такая же интересная судьба? Все эти любовные истории какие-то несерьезные. Преходящие. Без проблем. Возвращаются вещи. Освобождаются квартиры. Иногда — телефонный звонок. Или нет. Эти любовные истории поначалу казались неизмеримо больше брака, а потом кончались почти без последствий. Внешних. А эти судьбы… Не то что у нее. Никто из ее мужчин не уходил на войну. А лишения проистекали лишь от материнской экономности. Мать допускала только практичные платья классического покроя, как ей нравилось. Невелика жертва. Откуда ей тогда знать, как это было. Комната в офицерском общежитии. И он на кровати. Сладко улыбается. Совершенно пьяный. Просил прощения. Вымаливал прощения. А теперь до утра проспит как убитый. Регистрация в одиннадцать часов, а вместо банкета — обед в офицерской столовой. Бутылка красного. И ненависть. И зависть, что он на следующие двенадцать часов — при деле. И сидеть у окна. Смотреть, как смеркается, наступает ночь. Уйти невозможно. Если тебя кто-нибудь встретит в одиночку, пойдут слухи. А на следующий день — замужество. Сочетание с агнцем, которого ведут на бойню и который может оттуда не вернуться. Потом — прощание. И знать, что теперь он — один. Один на один со своими страхами. И что она тоже будет одна со своими страхами. И страх не свидеться больше. Никогда. Страх — внутри. А так — выдержка. Все сохраняют выдержку. Скоро Топанга-Кэньон. Она свернула направо. К горам. Дорога по дну узкой долины. Неширокая. Потом — несколько мостов, перекинутых через долину. Она ехала. Низкие тучи. Склоны цвета темного песка. И не осталось ни одного мужчины. Все ушли на войну. И ни одна женщина не могла требовать, просить, не могла даже спросить, не останется ли он. Пропал бы он, если бы остался? Уж на войне-то — в любом случае. Отчего мужчины ничего не делали, когда их посылали на войну? Долг? Или же надеялись, что смогут и сами посылать? Других. Потом. Или власть? Боковых дорог не было. Лишь иногда — песчаные проселки, исчезающие в кустарнике. Сплошной обман. Есть задачи поважнее. Любовь, используемая лишь для вранья о том, что все остальное по сравнению с ней — не важно. Я люблю тебя. Вечно. Лишь тебя. Это — самое главное. Потом начинаются обязанности. Сама-то она тоже сюда приехала. Могла бы остаться с ним. Сдала билет, отменила заказ в гостинице — и осталась в Вене. Но то была бы просто защита своего статуса. Ничего больше. А что за статус, когда кончилась любовь. Нет у нее никакого статуса. Это ясно. Да. Чистой и исключительной любви она тоже не добилась. Осталась непонятой. Ее благородство он принял за навязчивость. Он и не спрашивал, хочет ли она остаться с ним. В Вене. Встретит ли она когда-нибудь мужчину, у которого хватит такта быть любимым и не ранить ее все время. Этим. Или она откажется от любви. Придется отказаться. Смотреть на все с улыбкой, не позволяя задевать себя. Она ехала. Камень в груди. Болит лоб. Без всякой цели. Нелюбящая и не любимая. А что тогда остается от жизни? К чему все остальное. Как живут такие, как эта Кристина Херши. Идти вперед. Заботиться о животных. Записываться в какие-то клубы. Как жить только этим? Поворот. Фернвуд. Пасифик-драйв. Школа. Голд-Стоун-роуд. Саммит-роуд. Хиллсайд-драйв. Над школой развевается флаг. Наверное, ветер сильный. Сейчас должна начаться Санта-Марина-роуд. Она ехала. Движение стало более плотным. На Санта-Марина она повернула направо. Следила за номерами домов. Надо собраться. Манера писать номера домов вертикально все еще сбивала с толку. Так ей трудно разбирать цифры. Сиджил в двухэтажном деревянном доме. Окна и двери — ярко-голубые. Вокруг дома — деревья. Она оставила машину на улице. Пошла к двери. Звонка нет. Она постучала. Потом постучала снова. Дверь открыл мужчина с маленькой девочкой на руках. Улыбнулся. Девочка потянулась к ней. Она взяла ребенка на руки. Он — Сид, сказал мужчина. Называйте меня Сидом. А это — Карен, и входите. Как она пунктуальна. Они прошли в гостиную. Он сел на диван. Взял Карен. Указал Маргарите на просторное кресло. Она достала диктофон. На столе стояла большая бутыль с водой и стаканы. Наливайте себе. По стенам висят индейские ковры. Пол выкрашен в белый цвет. Ярко-оранжевая мебель. Открытые окна. За ними — сад. Цветут кусты.