БЕЗ ОТЕЧЕСТВА. ИСТОРИЯ ЖИЗНИ РУССКОГО ЕВРЕЯ.

В самом деле: к чему были пролиты реки крови и слез?

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ: Настя.

Поговорим немного о Насте.

Приехав с нами в Ростов, она поселилась в большой и светлой комнате за кухней, и стала, согласно договору, обслуживать две семьи: нашу и начальника папы, в квартире которого мы жили. Работать ей приходилось немало, но молодой и здоровой казачке сил было не занимать – стать, а жалованье ей шло очень приличное. Работая, она распевала модные песни, и некоторым из них научила и меня. Как и раньше, в свободное время, она лежала на своей постели, куря папиросу за папиросой, и читала любовные романы. Ее собственные сердечные дела шли тоже, кажется, весьма успешно, но о них Настя скромно умалчивала. Большевиков она, по-прежнему, терпеть не могла. В силу новых законов, моя мать была обязана подписать с Настей трудовой договор. По этому контракту ей полагалось известное минимальное жалованье, приличная, для жизни, комната, спецодежда, один свободный день в неделю и двухнедельный годовой отпуск. Насчет жалованья и комнаты – все обстояло благополучно, но вся ее спецодежда состояла из пары передников. Каждое воскресенье она имела половину свободного дня, но годового отпуска у нее совершенно не было. Когда летом мы уезжали на дачу в Одессу, она продолжала обслуживать семью Сорокиных, а позже – Лавровых. Однажды к нам явилась комиссия из "Защиты труда", мужчина и женщина, дабы проверить: насколько исполняются условия трудового договора.

Мама позвала к ним Настю.

– Товарищ, получаете ли вы аккуратно обещанное вам жалованье?

– Получаю аккуратно, полностью, – довольно сухо ответила Настя.

– А спецодежду вы получаете?

– Еще бы!

– А свободный день в неделю, а две недели годового отпуска, вы имеете?

– Все имею.

– Не хотите ли вы предъявить какие-нибудь претензии?

– Совершенно никаких.

Оба "товарища" из "Защиты Труда" казались недовольными*

– А комната приличная у вас есть?

– Есть.

– Покажите нам ее.

Настя повела их к себе. На пороге они остановились, и с недоверием уставились на Настю:

– Это – ваша комната?

– Моя.

– Ого! Однако!

У них самих такой комнаты не было.

В другой раз пришел к ней какой-то тип из Ликбеза. (Ликбез – ликвидация безграмотности). Когда мама позвала Настю к "ликбезовцу", она рассердилась:

– Какого черта они еще хотят от меня? – Однако вышла к нему, вытирая руки о передник.

– Вы, товарищ, будете домашней работницей?

– Буду.

– Вы свободны по воскресеньям?

– Конечно, свободна.

– По имеющимся у меня сведениям, вы ни разу не были у нас.

– У кого это – у вас?

– У нас, в Ликбезе.

– А чего я там не видала?

– Вы должны к нам прийти.

– Для чего?

– Для ликвидации безграмотности.

– Чьей, вашей?

– Вы, товарищ, не сердитесь, – все должны ликвидировать свою безграмотность.

– Мне, товарищ, ликвидировать нечего: я, вот, книжки читаю, а коли письмо написать придется, там думаю, что лучше вашего напишу. А теперь, извините, но у меня на разговоры времени мало, бегу на кухню – боюсь, что там жаркое подгорит. Прощайте.

Товарищ из Ликбеза ушел, пожимая плечами, и больше ее никто не беспокоил.

Однажды мама, в сопровождении Насти, покупала на рынке необходимые продукты.„Внезапно Настя потянула маму за рукав:

– Анна Павловна, поглядите, кто там стоит.

Мама оглянулась. В десяти шагах от них стояла худая, оборванная и грязная молодая женщина; на своих руках она держала, завернутого в тряпье, больного ребенка. Он весь был покрыт струпьями и прыщами. Женщина протягивала руку и просила подаяния. В несчастной, с трудом, мама узнала ту самую Марусю, которая работала у нас в Таганроге, и связавшись с чекистом, вытребовала себе крупную сумму денег. Мама подошла к ней:

– Маруся, – ты?

Та тоже узнала мою мать, и разрыдалась.

– Анна Павловна, барыня, он мне, мерзавец, ребенка сделал, меня самую обобрал до ниточки, да и бросил. Это Бог меня за вас наказал.

Мама подала ей целый рубль и отошла прочь. Маруся приняла его и еще больше расплакалась. Маме ее было искренне жаль, но, что она могла поделать? Когда они отошли на несколько шагов, Настя заметила моей маме:

– Вам, кажется, Анна Павловна, ее жалко, а мне – нисколько: дурой баба была, дурой и осталась; нашла с кем связаться.

Больше никто из нас Марусю не встречал, и ее дальнейшая судьба мне совершенно неизвестна.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ: Поездки отца по Северному Кавказу.