Моя бабушка, Софья Михайловна, не любила, в русской семье, ни есть, ни пить. Помимо вопроса о молочной и мясной посуде, и некашерном мясе, она была убеждена, что у всех "гоев" всегда немного грязно. И вот эти два, такие противоположные в своих убеждениях, существа, какими были родители моей матери, связанные любовью, и беспрерывно уступая один другому, прожили вместе очень счастливо, свыше пятидесяти лет.
– Павлуша, почему ты не пойдешь молиться в будущую субботу? Не только все мужчины, но даже все дамы будут в синагоге.
– Поговорим о твоих дамах, – отвечает дедушка. – Приходит с опозданием какая-нибудь Ципа Абрамовна и спрашивает соседку: "Что, уже плачут?" "Да, уже плачут", и она начинает: "а… а… а…". Ведь вы, дамы, когда молитесь, то смысла молитв совершенно не понимаете.
– Ну уж ты, известный раввин!
У них была соседка, по имени Шмеерхович – страшная грязнуха. Однажды, за несколько дней до Пасхи, стоя у своего окна, бабушка смотрела как эта самая Шмеерхович выносила во двор разную мебель, и с головой влезая в нее, мыла и скоблила каждый дюйм. Подошел дедушка:
– Видишь, Соня, на что нужна Пасха: без пасхальных законов о кашировке, эта наша соседка никогда бы не вздумала произвести чистку своего дома, и кончила бы тем, что утонула бы в собственной грязи. В этом одном и заключается смысл закона.
– Опять мой раввин толкует Талмуд, – в ответ иронизирует моя бабушка.
Однажды, уже в старости, собираясь в субботу утром идти в синагогу, и видя, что дедушка сидит за своим неизменным пасьянсом, который, в последние свои годы, он раскладывал по целым дням, и курил папиросу за папиросой, моя бабушка обратилась к нему с укором:
– Павлуша, ты уже стар, а раскладываешь пасьянс и куришь в святой день субботы.
– Послушай, Соня, ведь я тебе не мешаю ходить в синагогу, а ты мне не мешай раскладывать мой пасьянс и курить. Поздно меня переделывать.
Твердо веруя в Бога, и исполняя все законы Торы, моей бабушке были совершенно чужды всевозможные суеверия, которых было немало. Она не верила ни в сны, ни в гадания, ни в тяжелые дни, ни во что вообще, выходящее за пределы Святого Пятикнижия Моисея. У бабушки, в горничных, служили только молодые крестьянки – хохлушки из соседних деревень; не любила она городской прислуги:
"Ну как к такой обратишься? Все: пожалуйста, да простите. Нет, это уже не прислуга. А хохлушке скажешь: Маруська, принеси, вынеси, помой, приготовь, и все тут".
Эти молодые служанки – хохлушки звали ее тетенькой, так что ее вторая дочь Берта всегда смеялась: "Мама, твоя племянница тебя зовет".
– Тетенька, а что я вам скажу!
– Что тебе, Маруся?
– Да вот: ваш домовой меня невзлюбил.
– Как так? – Спрашивает серьезно, приняв озабоченный вид, моя бабушка.
– Да так, тетенька: ночью, когда я сплю, он приходит ко мне, и давит меня, и душит.
– А ты скажи мне правду, Маруся, уж не кучер ли Иван – тот самый домовой, что тебя по ночам душит?
Нет, моя бабушка не верила в домовых.
У бабушки родилось пятеро детей: два сына и три дочери: Исак, Анна (моя мать), Берта, Арон и Ревекка (Рива или Рикка, как ее называли все домашние). Между рождением каждого из них, кроме Ревекки, проходило ровно три года. Ревекка родилась через семь лет после Арона.
Старший сын Исак, родился в 1876 году. Он являлся живым портретом своего отца в молодости. Как и мой дед, обладая могучим телосложением, он, к двадцати годам был, как говорится, малый хоть куда. Родители его обожали. Увы! образование он получил небольшое, и после нескольких классов городского училища, по примеру своего отца, поступил в приказчики при хлебных амбарах в порту. Из него вышел человек: умный, честный, трудолюбивый и смелый. К величайшему горю всей семьи он умер в возрасте 23 лет. Он любил мыться в очень горячей ванне. Однажды его нашли в ней мертвым. Сердце не выдержало слишком высокой температуры. Так неожиданно ушел из жизни первенец и любимец семьи, и ее главная опора.
Раньше чем перевернуть эту страницу, хочу рассказать один случай ярко характеризующий моего покойного дядю.
Как-то раз моя бабушка, в сопровождении своего сына, возвращалась из гостей домой. Так как приятели, у которых они провели пару часов, жили не близко, то Исак нанял извозчика, договорившись, предварительно с ним о цене. Доехав до дому, и заплатив ему сполна все, что требовалось, дядя добавил еще несколько копеек "на чай". Извозчик внезапно рассердился:
– Чтой-то мало на чай даешь, господин хороший, аль копейки жалко?
Мой дядя возмутился:
– Я с тобой договорился о цене и заплатил тебе все, что ты у меня просил, да еще прибавил немного на чай. Чего же ты еще хочешь?
– То-то, что "немного", морда твоя – жидовская! – и тут он прибавил грубую ругань.
– Как! При моей матери ты смеешь так выражаться?!