Он взглянул на меня недоверчиво и зло, и ушел очень недовольный.
Унылый, сорокапятилетний господин. Часто заходил к нам, и изредка покупал разные русские книги; но, главное, рассказывал мне о своей жизни, и жаловался на одиночество. Ему не хватало женщины. Он говорил об этом трогательно, и мне его было искренне жалко. Однажды, после непродолжительного отсутствия, придя в магазин, он мне поведал о своей встрече с молодой, интересной и незамужней американкой, которая, по его словам, была к нему благосклонна.
"Я хотел было на ней жениться, – рассказывал горестно он, – но узнал, что она еврейка". При этих словах он взглянул на меня, растерялся, очень смутился и, желая поправиться, сказал: "Конечно, это не так уж важно – все же лучше, чем если бы она была негритянкой или арабкой". Затем он окончательно растерялся, запутался, и поспешно ушел. Больше этот несчастный к нам не приходил.
Старый русский адвокат, лет шестидесяти с лишним. Первое время он не знал, что я еврей, и зачастил свои визиты, но узнав, сразу охладел. В последний раз этот юрист пришел в наш магазин в сопровождении своей жены, которую я ранее никогда не видел. Купить – они ничего не купили, но его супруга, безо всякой видимой связи, стала говорить что-то о людях, предки которых мучили Христа.
"Вы – хозяин этого русского магазина?"
Передо мной стоял какой-то полупочтенный господин, с большой папкой под мышкой.
– Я самый! Чем могу служить?
– Я хочу вам предложить чрезвычайно редкое и очень выгодное дело.
– Я вас слушаю. Если оно действительно выгодное, то отказаться от него было бы грешно.
– У меня в этой папке несколько подлинников картин кисти великих мастеров. Только не подумайте, пожалуйста, что они мне достались нечестным путем. Их я получил от наследников одного любителя… и очень дешево. Вот, судите сами: это – Рембрандт, а это – Гойя, а вот неизвестная картина нашего соотечественника, Репина. Смотрите сюда, это – Мадонна Рафаэля.
Говоря всю эту чепуху, он ловко вытаскивал из папки картины и холсты с невероятной мазней.
– Простите меня, но я продажей картин не занимаюсь, и, по правде сказать, в них плохо разбираюсь.
– Но взгляните хорошенько на произведения мастеров, которые я вам предлагаю; и за какую цену! О, я знаю! вы мне не верите; вы думаете, что это только копии. Я вам ручаюсь, что все предлагаемые вам картины – оригиналы. Но, положим, что это только хорошие копии. За подобную цену их все-таки стоит купить.
– Если, действительно, как вы утверждаете, вы владеете подлинниками картин кисти столь великих художников, то в Париже, при музеях, есть много крупных специалистов-экспертов, которые оценят их по заслугам, и заплатят вам за них огромные деньги.
– Мне не охота искать специалистов, и я хотел дать возможность хорошо заработать моему земляку.
– Премного вам благодарен; но я картинами не торгую.
В конце концов он ушел, но месяцев через шесть явился ко мне с новыми "шедеврами", и вновь удалился с тем же результатом.
– Вы торгуете русскими книгами?
– Войдите, пожалуйста, какие книги вы ищете?
– Я не покупатель, а продавец. Интересуют ли вас старинные русские книги и документы?
Я насторожился:
– Очень интересуют. Что именно у вас имеется для продажи?
– О! У меня есть много разного, – неопределенно ответил продавец; – но теперь я вам принес единственное в своем роде, и совсем недорого: пятьдесят тысяч франков, не более.
– Деньги эти для меня не малые, – заметил я ему, – но все же покажите, что вы мне принесли.
– Вы ни за что не догадаетесь! Документу, который я вам принес, и цены нет; но если она показалась вам слишком большой, то я могу ее сбавить.
– Ладно, – сказал я, – о цене поговорим позже; покажите теперь ваш редкий русский документ.
Он развернул передо мной, начерченную карандашом, плохую копию физической карты Европейской России.
– Мне кажется, – заметил я, – что для географической карты, указанная вами цена, немного высока.
– Когда вы узнаете кто ее начертал, вы поймете, что цена, указанная мной, ничтожна. Это та самая карта Российского Царства, которую рисовал царевич Федор Годунов.
Я чуть не упал со стула.
– Скажите, может у вас еще имеется и подлинник письма Татьяны Лариной Евгению Онегину? Я бы купил оба документа вместе.
Он понял, что я смеюсь над ним, и ушел.
Дорогой читатель, я чувствую, что ты мне не веришь, но даю тебе честное слово, что я не лгу, и все мною рассказанное – чистейшая правда. Закончу эту русскую галерею двумя последними портретами:
Восьмидесятилетний старик-киевлянин, клятвенно уверявший меня, что вся императорская семья жива, и скрывается инкогнито в Северной Америке. Ее, будто, спас какой-то русский еврей.
Донской казак лет пятидесяти. Он пришел в наш магазин один только раз, и долго мне жаловался… на зверства Петра Первого, совершенные им на Дону. Одновременно он обвинял в измене известного казацкого поэта, проживавшего в Париже, за его стихи воспевающие Великого Императора.