БЕЗ ОТЕЧЕСТВА. ИСТОРИЯ ЖИЗНИ РУССКОГО ЕВРЕЯ.

– Нет, это совершенно невозможно: мой муж много работает и приходит со службы усталым, ему нужен отдых. Я вижу, что с вами денщик, где мы его поместим? Теперь сыпняк свирепствует: он еще, чего доброго, его нам занесет.

– Денщика моего мы в кухне вашей поместим, а коли не хотите, так я его и во дворе устрою. Да ты, гражданка, не сомневайся: у нас вшей нет. Я сказал: здесь останусь, и весь тут разговор! В скольких уже домах был – все одна и та же песня: "комнат свободных нет", так нет же: есть комнаты!

– Нет у нас для вас комнаты, – горячилась моя мать, – вот еще принесли сюда хлеба, а у нас, как раз, еврейская пасха.

– Вот как! – вмешался внезапно, до сих пор молчавший, один из военных, – еврейская пасха! Так вы евреями будете! Как же, знаю: маца, фаршированная рыба, – и он гадко усмехнулся.

Тут мама вышла из себя и набросилась на него:

– А вы, что, товарищ военный, может быть, юдофоб? Мало я на таких как вы при белых, да при царе, насмотрелась! Только, нет: не те времена! Вы может быть евреев бить собираетесь? Натерпелись мы вдоволь при старом режиме. Вы, что – забыли, что теперь Советская Власть?!

Военный как-то странно взглянул на своего товарища, и оба они поспешно ушли; больше мы их обоих никогда не видели.

– Довольно языком трепать! – заревел, внезапно, рассвирепевший азиат – ты, что? не видишь, что я устал? Веди меня в свою комнату, и весь тут сказ.

– Нет у нас свободной комнаты, – "Продолжала кричать моя мать.

Испуганная бабушка, вышедшая на шум, стала тянуть маму сзади за платье:

– Ты, что, Нюта, с ума сошла? молчи, пожалуйста!

Но мама молчать не хотела, и все больше и больше горячилась.

– Так ты не даешь мне комнаты? – уже совсем звериным голосом заревел красный воин, – а этого не хочешь? – и он поднял свою нагайку. Мама поспешно сделала два шага назад.

– Тут и останусь, а тебя, если еще поговоришь, высеку, – и с этими словами он грузно сел на стоявший в прихожей старый и несколько кривоногий стул, который, не выдержав его тяжести, развалился на мелкие части, и "герой" очутился на полу. Странное дело: падение подействовало на него успокоительно, и он встал с пола в более мирном настроении духа. – Послушай, гражданка, я от вас все равно не уйду, но сердиться не надо. Я подожду твоего мужа, да с ним и поговорю. Эй! Ванька, – обратился он к своему денщику, – неси пока мои пожитки к ним в комнаты, а там видно будет.

Денщик внес стоявшие в дверях чемоданы, и торжественно водрузил булку, посередине пасхального стола.

– А ты знаешь кто я? – продолжал он гордо, глядя на мою мать. – Я начдив. Ты знаешь, что это значит? Начдив – это командующий дивизией: красный генерал. Мое имя – Кочубей, и я красный генерал. Поняла?

Моя мама поняла и решила молчать и дожидаться прихода папы. Софья Филипповна с грустью смотрела на стол, приготовленный к пасхальному седеру с белой румяной булкой посередине, но она была женщиной умной и, вероятно, решила, что: "на войне, как на войне". Наконец, пришел мой отец.

– Ты, что ли, будешь мужем этой гражданки? – были первые слова, того кто называл себя Кочубеем, обращенные к моему отцу.

– Да, товарищ, она моя жена.

– Так знай, что я ее чуть-чуть не высек моей нагайкой.

– За что?

– Она мне комнаты давать не хотела. – За сим последовал подробный рассказ о его споре с мамой.

– Меня зовут Кочубей, и я начдив – красный генерал.

Папа не мало удивился, что перед ним был Кочубей. Какое отношение мог иметь этот дикарь, выходец из Средней Азии, к графам Кочубеям? Но он решил, что лучше не спрашивать "генерала" о его родословной.

– Ладно, товарищ, – сказал ему примирительно отец, – не будем спорить и ссорится: я тебе уступаю нашу комнату.

– Вот это другое дело, товарищ, – обрадовался "Кочубей". – Мужик с мужиком всегда столкуется, а то, что с бабами спорить? – только время тратить.

Настал час ужина, мы все сели за стол. Кочубей, естественно, был тоже приглашен. Теперь он находился в отличном расположении духа, и перепробовал все пасхальные яства. Маца ему не понравилась, и нарезав ломтями свою белую булку, он роздал их всем присутствовавшим, Гефильте фиш он одобрил, и от других блюд не отказался. Ел он за двоих, а разговаривал за четверых:

– Видали, товарищи, мою шпагу? Она очень ценная. Ее мне подарил сам Троцкий. Когда я уезжал из Москвы, он мне сказал: "Кочубей, ты – моя правая рука. Без тебя на фронте дела не пойдут. Дарю тебе эту дорогую шпагу, в знак доверия и благодарности тебе советского правительства". А вы как думаете? Я, действительно, правая рука Троцкого. Пока я у вас жить буду, вы все вдоволь иметь будете: и белый хлеб, и муку, и сахар, и мясо: все. Ваш дом, день и ночь, будет охраняться часовыми. Посмотрите в окно.