Без Отечества…

— Кто такие? — фу ты, ну ты… бескозырка, расстёгнутый ворот… и взгляд человека, привыкшего убивать. Зрачки огромные[6], шрамированная щека дёргается, и ах, как ему хочется нажать на курок или ткнуть штыком в живое[7]… А за ним шестеро товарищей, и все, что характерно — с винтовками!

— Моряки! — мешая морской балтийский жаргон с дрянным английским, быстро отвечает Петер Ульрих, и едва заметно запнувшись, добавляет:

— Датчане!

— Федулов! Ну-ка, братка, обыщи их, — не то приказывает, не то просит шрамированный. Чёрт их знает, как там у анархистов с приказами… или кто они там?

— Ну-ка… — один из моряков, отдав винтовку товарищу, опершемуся на них, как на костыли, как-то очень ловко зашарил по карманам Густава, красивого и щеголеватого парня, одетого с претензий на шик. В понимании выходца из низов, разумеется.

Р-раз… и серебряные часы меняют хозяина, а ещё один р-революционный матрос, отставив винтовку по примеру товарища, обшаривает механика. Я ставлю на землю саквояж и снимаю чемодан, поводя плечами…. как же я устал!

— … жирные караси! — слышу возбуждённый говорок одного из моряков, — Ваня, ей-ей, да не убудет с них!

— Да отдай же ты, чёрт… — ткнув механика под ложечку, он хватает того за руку, и вывернув кисть, пытается содрать массивное обручальное кольцо, намертво приросшее к толстому пальцу, — ишь, жадоба какой!

Не все революционные матросы согласны с экспроприацией ценностей их чужих карманов, но…

— Да какие они моряки! — напоказ горячится Федулов, сдирая кольцо, — Буржуи! Как есть, буржуи замаскировавшиеся!

— … прекратить! — слышу издали, и вижу торопливо приближающуюся фигуру в долгополом кожаном плаще, — Товарищи матросы, проявите революционную сознательность…

— Ряба? Ты? — спотыкается комиссар на полуфразе.

— … гнида! — с силой тычет один из матросиков наганом в грудь Панде, — Я тебя…

… а тот, так и не протрезвевший, толкает революционного матроса в грудь в ответ и…

… выстрел! Наверное, случайный…

Но уже вздёргивается к обтянутому бушлатом плечу «Мосинка» с примкнутым штыком, и события ускоряются многократно!

Тычется в ладонь деревянная рукоять финского ножа, миг…

… и комиссарское горло прочерчивает узкая красная полоса! До шейных позвонков.

А я уже делаю шаг вперёд, и подбив рукой винтовку вверх, вбиваю лезвие ножа в глазницу усатому, зверски ощерившемуся матросу, и…

Время, время!

… пытаюсь подсечкой уронить третьего, но не удержавшись, падаю вместе с ним. Но я мягко, а тот — бревном на брусчатку!

Ещё в падении успеваю заметить, как Ульрих Петер, повалив Федулова, ещё недавно выворачивавшего ему руку, вбивает его голову в брусчатку мостовой. Раз, другой…

В падении, извернувшись самым немыслимым образом, ухожу от длинного, неумелого штыкового укола. Не учат моряков штыковому бою, и хорошо, что не учат!

Тут же, оттолкнувшись ногой от всё ещё бьющегося в агонии комиссара, не вставая, проскальзываю матросу с винтовкой между ног и режу внутреннюю поверхность бедра. Раз, другой… а потом вбиваю нож в пах!

Вскакиваю…

… и всё уже закончилось. Закончились. Мертвы революционные матросы, затихают предсмертные судороги лежащего в луже крови комиссара…

Панда мёртв, такой ещё недавно смешной… Мёртв и Петер Ульрих. Один из датчан зажимает раненый бок. Я в кровище, и выгляжу, наверное, натурально — Дракулой! Чемодан на спину, саквояж в руку.

Но уже гремит…

— Стоять, суки!

… и стреляют на бегу товарищи убитых нами матросов. Пока — мимо.

Бегом, бегом, бегом…

Бегу из последних сил, ноги натурально подкашиваются, а дыхалка, сорванная короткой, но ожесточённой схваткой, отказывается нормально работать. Дышу сипло, запалено… и не черта не получается дышать по правилам! Рот пересох, пузырятся сопли, а чужая кровь, которой до чёрта попало мне на лицо, да и не только на него, начала шелушиться и стягивать кожу.

— … мы вас, сук… — доносится сзади прерывистое и яростное, — на ремни…

— Долго… умирать будете!

Выстрелы, выстрелы… стреляют на бегу, и пока — мимо! Пробегая мимо чудом сохранившейся зеркальной витрины, успеваю заметить краем глаза, как один из преследователей, закусив зубами ленточки бескозырки, встал на колено, вскидывая винтовку к плечу.

Резко шарахаюсь в сторону! Звучит выстрел… Шарахаюсь в другую…

… выстрел и мат! Мимо! Но расстояние чуть сократилось…

Ноги дрожат, норовят согнуться, и больше всего хочется — упасть! Плевать уже, что убьют. Нельзя так, невозможно просто! Кажется, будто вся жизнь — бег, запалённое дыхание, выскакивающее из груди сердце и подкашивающиеся ноги, которые от усталости сводит злая судорога.

— … на кол! — доносится яростное и прерывистое! — За Сашку!

… и сразу находятся силы бежать! Эти не просто убьют, они до-олго могут убивать. Они уже попробовали человеческой крови, когда забивали до смерти, стреляли, сбрасывали на лёд и топили ненавистных офицеров. Да поверх этого — идеология «Режь буржуев!», кокаин и месть за убитых товарищей. Нельзя к ним попадать живым… нельзя!

Воздух уже не хватаю ртом, а натурально кусаю! Он твёрдый, холодный, колючий и проваливается в лёгкие, острыми гранями раздирая их в кровь. Больно дышать…