Без переводчика

Прежняя была рядом, в ложбине. Окна новых домов смотрят на эту ложбину, туда, где нет ничего, кроме могильной насыпи и остатка кирпичной стены, заросшей травой. Фашисты заподозрили лидичан в связях с бойцами сопротивления. У этой стены гитлеровцы расстреляли сто семьдесят два человека — почти все мужское население деревни. Остальные девятнадцать лидичан работали в Праге и в Кладно, однако их разыскали и тоже расстреляли. Сто девяносто пять лидицких женщин были вывезены в концлагерь Равенсбрюк, из них сорок девять погибли от голода и в душегубках. Четыре женщины были беременны; их поместили в родильный дом, младенцев отняли и убили, а матерей заперли в концлагерь. Все матери были разлучены с детьми. После войны из девяноста восьми лидицких ребят только шестнадцать вернулось из лагерей и немецких кулацких хозяйств, куда их отдали в рабство.

Деревню Лидице фашисты разрушили и сровняли с землей. Оккупанты велели чехам забыть само название деревни, приказали стереть его с карт…

Мы пересекаем ложбину, над которой и сейчас словно нависла страшная пустота смерти, переходим по мосткам через сухое русло с белыми, как кости, камнями. В небольшом домике Лидицкий музей. Здесь хранятся остатки уничтоженного селения — обожженные пожаром жестяные номера домов, игрушки погибших детей, косы и топоры убитых отцов.

В музее дежурит женщина, еще не старая, но совершенно седая. На руке у нее, повыше запястья, синее шестизначное число, въевшееся в кожу: метка концлагеря. Его не смыть, так же как не вытравить из памяти то, что было. Елена Прошкова потеряла всех близких, два года томилась на фашистской каторге. Освободили ее советские воины.

Каждый день она открывает музей, смахивает пыль с витрин, а когда солнце бьет на фотографии, бережно закрывает их черным крепом, чтобы не выгорели.

— Тихая была деревня, захолустная, — говорит она, вспоминая довоенную Лидице, — Даром что близко от Праги, а знали мы разве, что делается на свете? Ничего мы не знали!

Между тем факелы, спалившие Лидице, были уже зажжены. Империалисты вооружили Гитлера, он рвался па восток. В Мюнхене дипломаты Англии и Франции предложили правителям Чехословакии не сопротивляться фашистской агрессии, уступить им Судетскую область, без выстрела впустить германские дивизии. Советский Союз был готов выступить на помощь Чехословакии. Но чешское правительство отвергло эту помощь, оно предпочло сговор с врагами, позорный сговор за счет своей земли, своего народа. Это было в 1938 году. Потянулись годы фашистской оккупации. В застенках пытали лучших людей Чехословакии. Горела Лидице. Погиб от руки палача Юлиус Фучик.

Прошкова пододвигает нам книгу записей и убежденно говорит:

— Я не была бы здесь, если бы не знала, что нужна… Другие лидичанки на заводе, в госхозе… Там веселее, конечно. Но кому-нибудь из нас надо быть здесь, на пожарище.

В книге — записи на всех языках мира. Недавно приезжали делегаты из Англии. Они сказали, что в Англии рабочие готовят лидичанам подарок — тысячи саженцев роз. Розами засадить ложбину смерти!

Мы вернули книгу, Прошкова промокнула то, что мы написали, и сказала, прямо глядя на меня:

— У вас в России не одна такая Лидице.

— Да, не одна, — ответил я.

Мы помолчали.

— Вы все посмотрели? Читать можете по-нашему, вам все понятно?

— Да, благодарю вас. А вы… вы сами были здесь в тот день?

Да, ее тоже разбудили прикладами, выгнали из дома.

— Все помню. Как они нас, женщин, загнали в сарай, как детей отнимали, а один маленький мальчик кричал: «Мама, не отдавай меня!» Я всем рассказываю. Некоторые, знаете, стесняются спрашивать, но это напрасно. Для того я и здесь, правда? Чтобы люди не забывали.

— Вы правы, — сказал я и крепко пожал ей руку, — Это нельзя забыть.

Провожая нас до порога, она бережно, неторопливыми движениями домовитой хозяйки набрасывала на витрины черную материю: щедрое солнце ярко заливало комнату.

Город юного Фучика

Юлиус Фучик родился в Праге, но девяти лет переехал с родителями в Пльзень.

Фучик, человек большого, отважного сердца, горевшего любовью к людям, вырос и возмужал в Пльзене, в «черной Плзне», как называют город чехи. Многие улицы здесь закопчены до угольной черноты. Лишенные зелени, пересекающиеся под прямым углом, они приводят или к заводскому корпусу, или к кирпичной ограде какого-нибудь предприятия. Трубы завода имени В. И. Ленина — бывшей «Шкодовки», трубы пивоваренного завода, бумажной фабрики, трубы, трубы… Среди них теряется тонкий стометровый шпиль старинного собора, один из самых высоких в Средней Европе. Кое-где увидишь древнюю башенку — остаток городских укреплений, но выглядит она здесь странно и как-то неуютно, словно Пльзень занял ее на время у Праги, чтобы показать туристам.

При въезде в город, над дорогой, щиток с надписью: «Пльзень приветствует дисциплинированного водителя». Истинно по-чешски звучит это деликатное, согретое юмором напоминание. Щиток висит в ветвях цветущих акаций, соединившихся над разогретым асфальтом. Словно откинув белый занавес из цветов, въехали мы в сегодняшний Пльзень.