Без пяти минут взрослые

Даумант взял с книжной полки блокнот для рисования и коробку с цветными мелками.

— Байба, сядь на кровать Кристапа, пожалуйста, и не двигайся.

— Мне уйти? — насмешливо спросила Даце.

— Не шелести, мешаешь работать.

А Байба думала:

«Как может меняться человек! Тот, вылезший из постели, с опухшим лицом, сонный и злой, и этот — увлекся работой, забыв обо всем на свете, разглядывает моё лицо».

— Модель слишком серьёзна, хотелось бы выпросить улыбочку, а то мне по ночам будут сниться плохие сны.

— Ты что, этот портрет возьмёшь с собой в постель? — рассмеялась Даце.

— Нет, повешу на стенку.

* * *

В субботу, под вечер, у дверей училища стояли тёмно-красные «Жигули». Сначала учащиеся валили толпой, смеясь и толкаясь, потом, не спеша, выходили задержавшиеся по два, по одному. Байба и Даце заканчивали уборку кабинета химии.

— Гляди, вон твой рыцарь, — посмотрев в окно, сказала Даце.

— Пойдем через двор. Я не хочу его видеть.

— Ну и правильно.

— Леон не показывается уже целую неделю, — доложила Вита.

— У него по физике и алгебре пара. Наверно, бастует.

— Я могу вечером зайти к нему, — предложил Даумант. — Он живёт рядом.

Скрипучая калитка, державшаяся на одной петле, заросший сад, старый облезлый деревянный дом. Постучав, Даумант нажал ручку двери. Пахло кислыми щами.

— Эй, есть тут кто?

— Это ты, отец? — Даумант услышал слабый голос. Зажёгся свет.

Леон лежал в постели, поверх одеяла — пальто. В комнате стоял ледяной холод.

— А-а-а, это ты? — протянул он, не выказав никакой радости. — Ну, садись, раз припёрся. Я, как видишь, слёг. В груди колет — не вздохнуть и знобит. Старик тоже второй день не показывается. Дай попить. В кухне на лавке ведро. Мо́чи нет, как пить хочется.

Леон пил взахлеб, покашливая и дыша с хрипом. Потом в изнеможении откинулся на подушку. Даумант обвёл глазами неуютную, неприбранную комнату.

— У тебя, наверное, температура.

— Не знаю, градусника нет.

— Давай, я затоплю печь и заварю чай, — засуетился Даумант.

— Дрова у плиты в кухне.

Вскоре в печи весело потрескивали поленья. Леон с наслаждением грыз чёрствую горбушку, размачивая её в горячем чае.

— Да, жизнь у тебя не сладкая, брат, — заметил Даумант.

— Ничего, жить можно. Мы вдвоем с батей. Мать ушла к другому. Раз в год приглашает меня в гости. У двери заставляет снять туфли и сразу в ванную комнату — мыть руки. Второй муж у мамаши — врач. У них так стерильно, как в больнице. Даже противно. Когда мать уходила, я плакал. «Потерпи немного, мы получим квартиру побольше — сможешь жить у нас», — так она обещала. Я, дурак, поверил. Часто спрашивал отца, когда она меня заберет. Старик не выдерживал, кричал на меня и шёл за бутылкой. А я больше на улицу: с парнями веселее. Мать получила новую трёхкомнатную квартиру, а вместо меня поселила собаку, большую, как телёнок, с чёрной лохматой шерстью, жутко дорогая, породы ньюфаундленд. Такие на севере утопающих спасают. Странный пёс! Сидит в углу на тёплом мягком одеяле, какого у меня нет и не бывало, пялит на меня свои грустные глаза, кажется, вот-вот заплачет. О чём грустит? Думаю, ему хорошо: тёплое местечко, сытый живот. Не то, что мне — иногда есть что жрать, а когда у старика запой, корки не найдешь.

— А ты матери говорил об этом? Она бы, наверно, взяла тебя к себе!

— Что бы я там стал делать? Собаку караулить? У них со скуки мухи дохнут. И старика жалко. Он всё ещё переживает. Хранит мамино фото в ящике стола, иногда тайком разглядывает.

— У моего тоже запои случаются, — вырвалось у Дауманта.

— Да? — удивился Леон. — Я думал, что у тебя всё о’кей: чемпион по боксу, покоритель сердец. С такой физиономией я бы тоже… Да что там! Шакал есть шакал!

— Ну чего ты? Том пошутил.

— Слушай, что это тебя в «швейники» потянуло? — Леон переменил тему разговора.

— Хочется быстрее встать на ноги, — Даумант сказал только половину правды.

— А от меня учителя просто отделались. Раз, мол, котелок в науке не варит, топай в профтюху. Даже характеристику хорошую дали. Мамаша выбрала это училище. Все уши прожужжала: самое лучшее училище в городе, художественная самодеятельность, эстетическое воспитание, и всё такое прочее. А мне один чёрт: сапожник или портной. Там видно будет. Не понравится — чао. Мой шагает дальше. Глянь-ка, старик, там в кастрюле щей не осталось? Жрать хочется.

Даумант зашел на кухню. На дне кастрюли он обнаружил остатки жидких щей. На столе валялась заплесневелая горбушка чёрного хлеба.

— Слушай, Леон. Я сейчас. Ты только не вставай.

— Мам, что у нас на ужин? — Даумант, запыхавшись, влетел на кухню.

— На плите котлеты и жареная картошка. Возьми сам.

Котлеты источали соблазнительный аромат. Наскоро запихнув всё в миску, и перекусив на ходу краюхой чёрного хлеба, Даумант вернулся к больному товарищу. Леон крепко спал. Даумант закрыл печь, положил рядом с кроватью еду. По дороге домой он думал: