Без покаяния

Ну, точно, не мог Гришка Михайлин загнать его в первую, потому что Ленька ему с первого раза услугу сделал, а может, и по душе пришелся. Надо и то учесть, что такой большой придурок своих мнений за здорово живешь, из-за какого-то отказа на вахте, не станет менять!

Знакомство их вот как вышло. Летом еще. Когда зарезали блатные бывшего нарядчика Скуришина за крохоборство и превышение власти, у начальника Кремнёва не было другого выхода, как временно поставить на эту веселую должность другого придурка. Толика из ППЧ,[7] хотя у него пятьдесят восьмая… Парень этот совсем молодой, почти ровесник Леньке, но битый, цепучий и уже с людьми успел сжиться. И — отчаянный. Говорят, он еще в комсомоле ляпнул о путях развития коллективизации в свете «Головокружения от успехов» такое, что его, как образованного, в лагеря засадили. Но тянул лямку он неплохо. И на разводе гавкать помалу приучился. И тут как раз Гришку Михайлина под конвоем привели на общие работы. За Тамару. Но какие там общие подконвойные, ежели у Михайлина по всем коми ОЛПам — блат? Он когда-то и на Первом пересыльном ОЛПе был старшим нарядчиком, потом в поселковой больничке, это понимать надо! Ну, Толик его сразу в свою кабинку, как именитого гостя, начали обсуждать обстановку, то да ее… А тут дневальный-шестерка тянет им обед. Обед — ничего; было, конечно, там что похавать — и побольше, и пожирнее, чем работягам. Но — каша. Обыкновенная каша, хотя и с маслом хлопковым…

Гришка только сунулся с ложкой к кастрюльке — и глазами закрутил.

— Это ты — и жрешь так, милый мой? Да какой же ты на хрен нарядчик? А ну, зови сюда повара, суку, в душу мать!

Поглядите на человека! Только еще в зону вошел, руки назад, неизвестно, куда самого завтра наладят, может, в карьер, бутняк ломать железным карандашом, а уж разоряется, командует. Да еще как!

Ну, дневальный рванул на кухню. Ему и самому интерес эту комедию поглядеть… Явился Боровец, старший повар, рыло пошире задницы, и — в колпаке. На Гришку и не глядит, что он ему, Гришка?

— Чего звал, Толик?

Но Гришка как глянул на него, так вроде подошвой к полу прижал, как клопа.

— Чем нарядчика кормишь, шмурак? Неграмотный? Не учили тебя, как баланы таскать?

Боровец отчасти струхнул — оттяжка правильная! — а глаза смеются. Понятно, ничего ему Толик сделать не сможет, если сам начальник Кремнёв возом из кухни тянет, семью в восемь рыл содержит на общие крохи да еще в институт одну сучку определил, чтобы она там хвостом вертела и благородным манерам обучалась. Но ранжир хитрый Боровец все-таки соблюдает:

— Ведь ничего ж на кухне нема, братцы, курва буду! По ордеру, окромя крупы и трески, две банки тушенки на всю ораву, триста с лишком ртов! По крошке и то не хватает. Я же вам тресочку аккуратно поджарил…

Гришка опять не дал Толику слова сказать, свое гнет:

— Ну вот ты, рогач, одну банку и принеси нарядчику, как положено: он — твой царь и Бог и воинский начальник! А сам можешь овсянку жрать — не слиняешь!

Тут уж Боровец в натуре обиделся. Никто с ним таким манером еще не толковал. Повернулся повар и пошел молчком из кабинки. Никакой тушенки он, понятно, не давал и не даст!

Толик лыбится: что, мол, Михайлин, съел? Это тебе не в Поселке командовать! Там столовая больше, целый пищеблок, да и начальство свой оборот ведет вокруг продбазы, в котел не лезет и от поваров не зависит. А мы тут на штрафном положении, брат. Кормимся тем, что упадет с господского стола.

Позеленел Гришка. Он, видишь, тоже не привык, чтобы мордатые повара ему еще и зад показывали!

А что придумаешь?

— Давай талоны на обед, — говорит спокойно.

Законные талоны нарядчики тоже получают, но дневальный по ним жрет либо меняет втихую на табачишко…

Держит Михайлин два талона на обед, спрашивает Толика:

— Есть у тебя тут фитиль подходящий? Повшивей, ну и понадежней?

А Ленька как раз у конторской помойки копался. Его и окликнули.

— Вот, — дает ему талоны Михайлин. — Иди, сынок, продавай около кухни. Да торгуйся больше, чтобы комендант увидал. Отметет — не жалей, потом накормим. Скажешь для протокола, что Боровец, мол, талоны эти дал для оборота… Смикитил? — И строго так глядит: не сожри, мол, фитиль! Сдержись! Политическое мероприятие!

Как не понять! Продажа талонов — это лагерная спекуляция, дело строго запретное. Тем более — из рук Боровца!

Подошел Ленька к столовой, в толпу, высунул из рукава талончики — а жрать самому вон как хотелось! — и нарочно под самый нос коменданта. Не успел высунуть — Драшпуль на него, как ястреб на зайца — хоп! И понес под облака…

Короче, составили в комендантской акт. Протокол и объяснение, по всей форме. Так и так, мол, старший повар Боровец, натура неприкосновенная, тем не менее занимается расхищением этой, как ее… социалистической, проще сказать — ничейной собственности. За это его не то что в карьер могут выпереть, но и новую катушку намотать, лет пять верных…