Без пощады

— А я, пожалуй, пойду немного прогуляюсь, — с притворной непринужденностью бросил Никита, вставая.

Когда он возвратился, змейка на Танином спальном мешке была расстегнута — ей стало жарко. Ворот клетчатой ковбойки распахнулся, мистически отблескивал в лунном свете золотой нательный крест, виднелась черная бретелька бюстгальтера. Грудь Тани мерно вздымалась.

Никита присел. Наклонился. Прикоснулся губами к Таниным сухим губам.

От них пахло молоком и эвкалиптовой жевательной резинкой.

Никита поцеловал девушку еще раз, с тягучим, проникающим усилием.

Но она не ответила ему, не обвила его шею своей теплой рукой. Она даже не проснулась.

В то утро их разбудило само солнце. Впоследствии, вспоминая, как все было, Таня пришла к выводу: это была помощь свыше.

В конце концов, кто, как не олунчи, от культуры которых было неотделимо их пребывание на Вешней, называли свое солнце «Учителем», «Отцом», «Защитником» и «Предупреждающим о бедах»? Вот и Таню с Никитой оно предупредило. И в конечном итоге защитило, избавило от смерти.

Солнце жарило с таким остервенением, что даже Никита, любитель понежиться в постели до последнего, не выдержал и выполз наружу в 6.15 по местному времени.

Бодрая, неспешная Таня встретила его пробуждение дружелюбным мычанием — она чистила зубы при помощи электрической щетки с принудительной подачей воды у самой кромки прибоя.

— Взмок в спальнике — как мышь! Жарища какая-то казахстанская прямо! — проворчал Никита. Клюющими движениями собранных в щепоть пальцев он пытался отодрать от груди пропотевшую майку. — Ну, милая, как тебе спалось?

Никита старался, чтобы в его словах не проскользнуло никакого намека на подтекст, он очень хотел не выглядеть обиженным детсадовцем, которому родители, одержимые воспитательной манией, не разрешили наесться мороженым до треска в кишках. Но у него не получилось. Спросонья вообще плохо получается играть, подтвердит любой профессионал сцены!

— Фовофо… — промычала ему в ответ Таня. Она сплюнула розово-синий пенящийся ком зубной пасты, которой тут же занялся прибой. И повторила: — Хорошо спалось!

— Хорошо, что хорошо, — с наигранной живостью бросил Никита.

Забравшись в тень, они перекусили фруктами, которые прихватил из лагеря предусмотрительный Никита (он рассчитывал пустить их на закуску ко второму пакету каберне, до которого дело так и не дошло).

До завтрака оставалось целых два часа, и Таня легко согласилась на Никитине предложение прогуляться по окрестностям. Ей было интересно. Тем более что на завтра был назначен отлет домой. Паром-улей «Блэк Вельвет» уже болтался на орбите, о чем сообщил Семен Шульга, пилот-дублер. Казимир Лях, отвечавший за казенное имущество, уже начал упаковывать аппаратуру.

Таня развернула бейсболку козырьком вперед (обычно она носила ее по-мальчишечьи) и зашагала вслед за Никитой. Они шли по северному склону горы Хуанита. На душе у Тани было светло.

У нее не было никаких предчувствий. Никаких. Когда небеса раскололись, она решила, что все это ей снится.

Впрочем, ощущение иллюзорности мира владело ею недолго. Прошло три минуты (которых флуггерам с лихвой хватило, чтобы превратить окрестности базы Альта-Кемадо в пропитанный жидким пламенем марсианский пейзаж), и на смену ему пришло другое, гиперреалистическое ощущение неотвратимости, абсолютной предзаданности происходящего.

Словно бы вся жизнь служила подготовкой к тому, чтобы бежать вниз по склону туда, где огненный смерч сплавил в одно пыльное бурое месиво тела дородной Арины Анатольевны, угловатого зануды Казимира Ляха, неразлучных габовцев Шульги и Горяинова, тощего повара Тодо Аои, меланхоличного Димы Киприанова, обаятельной Оленьки Белой и смешливой гулены Жанны Скрябиной.

Когда прилетели флуггеры, многие еще спали, ведь было всего 8.21 по местному времени.

Сони Оленька и Жанна так и лежали в своей палатке, крепко обнявшись. Обгорелые, безволосые, но узнаваемые.

«Может быть, они даже не успели проснуться. Так и умерли — во сне», — подумала Таня. Она добавила бы «от удушья» и оказалась бы права, но, к своему счастью, не имела ни малейшего представления о современных технологиях поражения незащищенной живой силы при помощи зажигательных смесей.

А вот Дима Киприанов наверняка читал книжку. Ранняя пташка, поутру он всегда читал — его не уставали вышучивать. Но что он читал — теперь не узнаешь. Книга сгорела. Вместе с палаткой.

Когда Таня и Никита добрались до Деревни, Киприанов был еще жив. Таня попробовала пульс — да-да, жив. Но не успела она прокричать Никите нечто маловразумительное со словом «аптечка», как пульс угас под ее рукой.

«Прощай, Дима», — сказала Таня одними губами.

А вот от Горяинова и Шульги почти ничего не осталось — прямое попадание.

Рука Горяинова — Таня узнала ее по именным золотым часам — лежала возле оплывшего пластикового контейнера непонятного назначения. А от Шульги осталась одна голова. И то не вся, а только половина, та, где смолисто-черные кудри.