Без Поводыря

На людях, в банке, в офисе Фонда, на своих заводах или у управляющих его доходными домами, он всегда был идеально выбритым, дорого и стильно одетым и благоухающим дорогим парфюмом, важным господином. Теперь же я застал его совершенно другим. Бледным, небритым, по–стариковски шаркающим ногами и щурившимся на слишком яркий свет. Наряженным в какой‑то совершенно невообразимый наряд — чуть ли не обноски Густава Васильевича Лерхе.

— Уж недолго мне, Герман, — вместо приветствия заявил он на немецком, как‑то по–собачьи подобострастно заглядывая в глаза. — Может статься, новую весну уже станете встречать без меня…

— Перестань, — отмахнулся я. — У нас еще куча дел. Не вовремя ты о таких вещах думать начал.

— Ах, сударь. Кончаются мои земные дела. Другие теперь станут служить вам, как делал это я. Об одном лишь хочу просить!

— Не нравится мне твое настроение, старый друг, — перебил я седого прибалта. — Нука, встряхнись! Доктора уверяют, это просто осенние хвори. Это пройдет, Гинтар!

— Может и так, — согласился тот. — Только потом я, скорее всего боле и не решусь… Прошу вас, Герман! Выслушайте меня, и поклянитесь, что не оставите своими заботами моего сына…

— Сына? Гинтар? У тебя есть сын?

— Вы его знаете. Это Повилас Раудис.

— Но как же? Ты же говорил… Племянник…

— Эльза Раудис моя сестра… Кузина… В общем…

В общем, история была банальная. Молодой выпускник Дерптского университета, на одном из семейных праздников повстречал прелестную Эльзу. Естественно, они тут же полюбили друг друга. И, опять‑таки естественно, девушка уже была обручена с другим. По законам Болливуда, их застукали в самый неподходящий момент, и чтоб хоть как‑то попытаться спасти ее честь, Гинтар заявил будто бы добился ее благосклонности силой. Парня забрили в солдаты, а Эльзу — несомненно уже беременную — выдали за пастора в отдаленное селение.

Я, честно говоря, ждал чего‑то более… необычного. Понимал, что сейчас, пока еще нет телевизоров с бесконечными сериалами, ни даже кинематографа, такие истории — основной сюжет слюнявых французских романов. Но о том, что героем этакой мелодрамы может стать мой Гинтар — даже и помыслить не мог.

— И что тебе мешает… ну если и не усыновить Повиласа, так хотя бы официально объявить его своим наследником? К чему ему будут мои заботы, если ты, Гинтар, трудами своими, добился того, что потомок твой никогда уже не будет нуждаться?

— Он молод, Ваше сиятельство, а мир полон соблазнов. Да и сколько бы богатств, сколько бы денег и домов я ему не оставил, уж мне ли не знать, что в вашей воле будет всего этого его лишить?! Вы ведь, Герман, как погода! Как ветер, как снег, как дождь. Вас не переждать и от вас не укрыться навечно. С вами можно только смириться… Или пытаться стать таким же.

— Ну спасибо, старый друг, — хмыкнул я. — Обозвал дождем…

— Силы природные — высшие, Божественные силы. Как можно…

— Я шучу, Гинтар… Конечно же я присмотрю за твоим мальчиком. Теперь же, давай займемся счетоводством…

Видели бы вы, как больной в один миг выздоровел. Как седая, хлюпающая носом и со слезящимися выцветшими глазами развалина, вдруг обратилась в матерого бизнесмена. Когда добывал из закромов толстенные книги, в которых вел записи по моим финансовым операциям, Гинтар еще шаркал пятками и сутулился. Но стоило положить гроссбухи на стол и открыть — все уже изменилось. В общем, взяли мы чистый лист бумаги с карандашом, и стали составлять список моей собственности с учетом ее стоимости.

Конечно же, на первом месте — Западносибирская Железная дорога. Мне принадлежало всего пять процентов ее акций, но оценивались они уже сейчас в шесть с четвертью миллиона рублей. За прошедший с момента получения Высочайшего дозволения год, только государственными гарантиями, только–только начавшая строиться дорога принесла мне двести тысяч прибыли.

Тут нужно уточнить, что всего на тот день, на моих счетах в нескольких банках хранилось четыре миллиона, сто двадцать пять тысяч рублей серебром. Часть, сто одиннадцать тысяч — в английских фунтах имени Стерлинга, порядка двух сотен тысяч прусских талеров, и совсем немного — тысяч четыреста — в дешевых французских франках; отец продал таки европейцам лицензии на мои «изобретения». Это к тому, что даже без подсчета остальных моих паев и долей, я уже мог похвастаться десятимиллионным капиталом.