Без Поводыря

Спорный, конечно, метод. Не наш. По мне так и вовсе — никчемный. В стиле небезызвестного графа Толстого. Все бросить, отречься, обрядиться в вериги, и перестать противиться злу. Спасти себя, а до остальных и дела нет. Много бы я наискуплял, если бы в монастырь поклоны иконам бить отправился?! И не верю, что чего‑то подобного ждет от меня Господь. Не верю, и все тут! Иметь силы и возможности, и ничего не сделать? Оставаться непредвзятым наблюдателем? Молить и молиться…

— Ты там передай, кому следует, Кузьмич, — хмыкнул я. — Фиг ему, а не монастырь. Пусть версту рельсового пути за «Отче наш» принимает, а каждый лишний рубль в крестьянской семье — за аминь! И с Кариной разберусь. Не принцесса, чай. И не тайны Мадридского двора. Не так уж и сложно выяснить — кто, скорее всего, отец народившегося еще человечка. Будут хотя бы сомнения, что я — не брошу.

Герман испугался. Он так всегда. Чуть что — начинает на немецком молиться. Можно подумать, Богу не все равно — на каком языке к Нему обращаются.

— Вот, Герочка мой и отмолит, если что, — я, похоже, начинал злиться. То‑то так щеки вспыхнули. — А ежели чего‑то особенного от меня желаешь, хоть знак бы подал. Мне и намека хватит…

И вздрогнул. Почувствовал, что кто‑то стоит за плечом, а я и скрипа шагов по снегу не слышал. И револьвер, опрометчиво, за поясом под пальто. Быстро не вытащишь. В шее словно десяток лишних костей образовался, мешающих легко повернуть голову.

— Ваше превосходительство, — негромко, едва–едва чтоб слова было слышно за колокольными перезвонами и свистом ветра, голосом Карбышева, выговорил человек из‑за плеча. — Дурные вести.

Выдохнул сквозь сжатые зубы, и повернулся всем телом.

— Я задумался, Миша. Ты что‑то сказал?

— Насилу вас сыскал, Герман Густавович. Слава Господу, Апанас подсказал… От Афанасьева, Николая Андреевича, посыльный приходил. Послание принес. Я имел смелость прочесть. Беда, Ваше превосходительство!

— Британская империя объявила войну? — пошутил я. Ну не было у меня предчувствия надвигающихся неприятностей, едрешкин корень, и все тут! Даже, к вящему моему удивлению, как‑то даже наоборот. Подъем душевный ощущался. Что‑то новое на пороге. Какой‑то поворот. И, что самое главное — конец моим терзаниям и разочарованиям.

— Нет, что бы!? — отшатнулся бывший жандармский поручик.

— И в Государевой семье все живы и здоровы? — на всякий случай, уточнил я. Убедился, что и тут без каких‑либо изменений, и подвел итог. — Ну, значит, то не беда, а легкая неприятность. Так что именно наш бравый штабс–капитан так торопился мне сообщить?

— Николай Андреевич сегодня дежурным штаб–офицером по отделению назначен, — гораздо более спокойно принялся рассказывать мой секретарь. — Он и депешу с телеграфа получил. Из Санкт–Петербурга. Подписана главноуправляющим Вторым отделением, графом Паниным. И с визой «к немедленному исполнению» советника от министерства Юстиции Главного Управления, статского советника Спасского. Велено вас, Герман Густавович, арестовать и препроводить в Омскую гауптвахту.

— Вот как? — удивился я. Известие, и правда, оказалось несколько неожиданным. — И снова никаких обвинений не предъявлено?

— Точно так, Ваше превосходительство, — клюнул головой Миша. — Однако же, ныне вовсе не Киприян Фаустипович в Томске надзором ведает. А господин…

— А господин майор и палец о палец не ударит, чтоб кого‑то выручить, — кивнул я. — Только не понятно — с чего Афанасьев‑то вместо унтера с солдатами мне записку с предупреждением решил прислать?

— Думается мне, Герман Густавович, что их благородие — весьма умный человек. И хорошо осведомлен о… О ваших друзьях в столице. Штабс–капитан извещает так же, что сразу после обеда пошлет вестового к господину Катанскому с рапортом, в котором настоятельно порекомендует уточнить распоряжение у вышестоящего начальства, прежде чем ссориться с такой… гм… фигурой. И еще, есть у нас с Иринеем Михайловичем подозрения, что наш Николай Андреевич имеет регулярные сношения с…

— С Мезенцевым? — скривился я. — Ничуть этому не удивлюсь. Так же, как и тому, что майор наверняка уже каким‑то образом стакнулся с… с кем‑либо из окружения графа Панина. Хотя… Зная… эм… таланты нашего майора, может оказаться, что ничего подобного ему и в голову не пришло.

Карбышев понятливо хихикнул.

— Ладно. Это может оказаться даже забавным. Сейчас напишем несколько писем, а потом отправимся в Омск. А вы с Варешкой…

— Э… Ваше превосходительство. Прошу прощения, но в списке лиц подлежащих аресту есть и Ириней Михайлович.

— Вот как?! Кто еще?

— Фризель, Менделеев. Конечно же, господа Потанин с Ядринцовым. Кузнецов, Колосов, Усов…

— Ого! Это меняет дело.

— Пестянов просил известить вас, Герман Густавович, что он намерен подождать, пока вы не выручите всех в каком‑нибудь, одному ему известном месте.