Без права на развод

— Ты бы лучше к жене и дочери поехал, провел это время с ними. Любовь женщины и теплота ребенка лучше всяких лекарств.

— Я бы поехал, но… — не договариваю, потому что и сказать-то нечего. Не хочу приползать к Лере побитой собакой и скулить у нее в ногах. Я обещал дать ей время.

— Знаешь… — Тимур делает паузу на несколько глотков алкоголя. — Когда я был женат на той твари… — После развода друг никогда не называл имя жены, теперь в его подсознании ее зовут «тварь». Раньше я не понимал, почему он настолько жесток с ней, почему его кидает из лютой ярости в дикое отчаяние и обратно. Выкинул из жизни тварь, отряхнулся и пошел дальше. А теперь, бл*дь, когда полюбил, очень хорошо понимаю его состояние. Самую сильную боль причиняют только самые близкие и любимые люди. — Я всегда бежал к ней за подпиткой энергии. Хреново идут дела — беру жену и уезжаю за город, окунаюсь в нашу близость. Хреновое настроение — бросаю все и веду ее по магазинам, глядя, как она радостно смеется, хватаясь за обновки. На душе неспокойно — звоню только ей и разговариваю, неважно о чем, главное — слышать ее голос и понимать, что все вокруг не имеет значения, главное — в моей жизни есть женщина, которая дает мне жизненные силы, — его голос немного срывается, там появляется горечь. Я знаю всю его историю, и нет, не жалею, я рад что он смог взять себя в руки, переболеть этой тварью, которая раньше звалась его женой. — И когда я потерял эту возможность, когда хреново и больно сделала мне именно та, в которой я нуждался и искал утешение, то понял, что никогда уже не стану прежним. Все бабы — ползучие твари, скрывающиеся за красивыми обертками. Их можно только драть, по-животному удовлетворяя свои потребности, а не искать в них смысл жизни, — со злобой сквозь зубы цедит он.

— Лера не такая! — рычу ему в ответ, не понимая, к чему он ведет. — Тварь здесь я! — Допиваю бутылку текилы и иду в бар за новой.

— А когда увидел Валерию, понял: чудеса бывают, существуют еще такие бескорыстные девочки. Она смотрела на тебя как на Бога, восхищенными глазами. И такая женщина, каких одна на миллионы, досталась тебе. Тебе, сукиному сыну! — он встает со стула и идет ко мне. — И так легко тебе все в жизни давалось: смазливая внешность, деньги, статус, власть, компания, жена, ребенок, — он неожиданно резко хватает меня за грудки и встряхивает, на секунды выхватывая из алкогольного марева. — Но ты настолько слеп и эгоистичен, что умудрился все потерять. А теперь сидишь здесь, жалеешь себя и заливаешься пойлом. Поверь, алкоголь не решит проблем, а только усугубит! Я знаю — сам уходил в жесткие запои, — агрессивно рычит он мне, еще раз встряхивая. Хватаю револьвер и приставляю дуло к его виску.

— Руки от меня убери! — спокойно, но холодно прошу его я. А он скалится как волк и ухмыляется.

— Думаешь, я боюсь пули в лоб? Нет! Нажимай на курок, мне похрен. Уйду из жизни молодым, на пике и красиво, от пули друга. И еще после смерти буду какое-то время сенсацией.

— Да какой ты бесстрашный. Учишь меня, как жить, а сам жизнь ни во что не ставишь! — ухмыляюсь, отталкиваюсь ногой от стола и резко отъезжаю в кресле назад, вырываясь из его захвата. — Сыграем? — прищуриваю глаза, прокручивая барабан револьвера. Да, я провоцирую и беру его на «слабо». Я неадекватен и даже не скрываю этого.

— Я играю с судьбой в затяжную шахматную партию, и пока у нас ничья, — он вырывает у меня револьвер, открывает барабан, убеждается, что там одна пуля, и сам прокручивает его. Тимур хватает текилу, отпивает жадными глотками, стирает капли алкоголя с губ тыльной стороной ладони, приставляет ствол к своему виску и улыбается. И ведь выстрелит же, сукин сын. Не хватало еще одной смерти на мою поганую душу.

— Все, хватит, я верю, что ты способен снести себе башку, — говорю я, но он даже не думает убирать ствол. Встаю с места, подхожу к другу вплотную, выхватываю бутылку и тоже глотаю текилу, глядя Тимуру в глаза. А там ни грамма фальши или сомнения. — Отдай револьвер.

— А что такое, зассал? — усмехается Тимур. Не отвечаю, вскидываю руку, чтобы выхватить у него револьвер, но он резко нажимает на курок. Раздается характерный щелчок, и меня словно простреливает в позвоночнике, задевая самый главный нерв и кидая в холодный пот. Выстрела не следует, осечка, но я все равно выхватываю револьвер у Тимура и вручаю ему бутылки текилы.

— Сукин сын! — рычу ему в лицо и в состоянии аффекта приставляю дуло к своему виску. Тимур перестает смеяться и сжимает челюсть. Он тоже знает, что я выстрелю.

— А вот тебе этого делать не нужно, — спокойно говорит он, вынимает из кармана пачку, достает одну сигарету, кидает пачку на стол, прикуривает и выдыхает дым мне в лицо.

— А это мне решать, — ухмыляюсь я.