Без права на смерть

Горизонт с одного края налился румянцем, когда дарханцы привели Стэнли к замыкавшей равнину цепи лесистых холмов. В воздухе дрожал розоватый свет, а в небе плыл мираж: каменистая пустыня, залитая утренним солнцем. Изображение изгибалось, с одного края поднималось вверх; каменные россыпи занимали полнеба, и отчетливо были видны протянувшиеся от каждого бугорка тени.

В очередной раз запнувшись о скрытый в траве камень, Стэнли не удержался на ногах и шлепнулся врастяжку на землю. Приподнялся и сел, чтобы дать ногам хоть минутный роздых. Оглянулся по сторонам — и увидел брата.

Размытый дождями крутой склон ближнего холма обрушился, обнажив мягкую песчаную породу. Темно-желтый песок с коричневыми прослойками образовывал четырехметровое окно, в котором камешками был выложен портрет Милтона. В самом деле, очень похож: тот же нос с тонкими крыльями, рот, подбородок, тот же высокий лоб, наконец, та же челка, несолидно падающая на один глаз. Разве что очков нет — да глаза огромные, лайамские.

— Кто это?

— Стреляй.

— Что за Стреляй?

— Ты — стреляй. — Мехаш сделал движение, словно что-то кинул в портрет, и издал длинный свист и щелчок.

Стэнли всмотрелся. В плывущем над равниной розовом свете портрет казался нетронутым. Разве кто-нибудь в него раньше стрелял? Впрочем, да: в песке можно различить рытвины, а голыши, видимо, не раз вываливались, но были вложены на место. Иными словами, в портрет швыряют камни.

— Зачем стрелять?

— Лайам Дархан жена, — объяснил мехаш. — Лайам стреляй Лайам.

Ах вон что — чтобы произошло действие под названием «жена», лайамец должен символически отречься от своего народа и пульнуть в него булыжником.

— Я не лайамец. Мне жена не нужна. — Стэнли вдруг осознал, что порядком трусит. — Не Лайам. Не стреляй.

Дарханцы забормотали, совещаясь. Один из них подобрал с земли увесистый камень и, в чем-то убеждая собеседника, совал каменюку ему под нос. Спор разгорался, голоса поднимались, и в конце концов мехаши чуть не подрались. Затем опомнились и погнались за Стэнли, который под шумок дал тягу.

Не чуя под собой ног, землянин пронесся мимо портрета, нырнул в начинающийся у подножия холма редкий лесок и помчался, понемногу забирая вверх. Однако метров через сотню острая боль взрезала правый бок, дыхания не хватало, ноги едва слушались. Он спрыгнул в ложбинку, надеясь забиться в какое-нибудь укрытие, — и тут колени подломились, он рухнул наземь. Финиш. Сил больше нет. Хоть бы его оставили в покое…

— Иди к я! — Сильные руки подняли его, встряхнули, как кутенка.

Мехаш потащил землянина за собой вниз по склону, затем по лощине, огибая соседний холм. Второй дарханец шагал рядом. Стэнли бездумно разглядывал великолепные шкуры хозяев планеты, наблюдая, как переливается мех при каждом движении могучего тела. Внезапно ему стало жарко: он вспомнил шкуру, которой была застлана койка на станции слежения. Ну да, правильно — такой же серебристо-серый, с черными подпалинами мех. Лайамцы снимают шкуры с разумных существ и спят на них! Проклятье…

Он поглядел кругом. Здешний лес умирал. Земля была укрыта ковром пожелтелых, завитых в спирали листьев, а невысокие разлапистые деревья стояли нагие, и только блестели на ветках не то самоцветы, не то натеки смолы. Стекловидная масса бугрилась на коре, висела сосульками — и была она всех оттенков от темно-бордового до розоватого, словно лес украсил неведомый мастер — художник по цветному стеклу. Чуть позже Стэнли разглядел и «мастеров»: по ветвям шныряла живность вроде маленьких ящерок — видно, они-то и грызли кору, отчего деревья истекали смолой и засыхали.

Затем его провели через кустарник, как будто через полосу огня: ветки пылали красными, оранжевыми, желтыми листьями; от них исходило явственное тепло, и стоял густой дух, от которого защипало в носу. Стэнли расчихался, дарханцы зафыркали и прибавили ходу. За кустами опять стояли знакомые раскидистые деревья, но покрытые зеленой листвой — пожиратели коры не прошли сквозь полосу огненного кустарника.

Наконец мехаши добрались до цели. Укрытое в глубокой лощине, их поселение с виду напоминало стойбище первобытных людей. К деревьям были пристроены сплетенные из веток хижины, а в склоне холма вырыты две пещеры. Стэнли ни на миг не усомнился в их искусственном происхождении: одинаковые входы — узкие, высокие арки; перед ними выровненные площадки, по краю обложенные серыми; коричневыми и красными камнями. На пороге каждой пещеры чернели кострища. Головешки были убраны, пепел выметен.

Дарханец указал на пещеру и охотно объяснил:

— Лайам люби жена. Я! — Он звучно хлопнул себя ладонью по груди. — Я жена Лайам.

— Не надо. — Стэнли стало нехорошо. Неужто мехаш предлагает в жены себя?

Дарханец издал птичий клич, и из хижин высыпало население поселка: с десяток могучих мужчин — у троих шерсть на лицах и на груди была совсем белая, будто седая, — десятка полтора женщин и четверо дарханят: серые подвижные клубки, ясноглазые симпатяги.

Все они примчались толпой и стали полукругом, таращась на землянина и возбужденно переговариваясь высокими голосами.