Без права на смерть

— Чего? — возмутилась Эстелла. — Командовать?! Сядь к столу или поди вон.

Лусия с визгом и бранью — уму непостижимо, где только набралась — пыталась оттаскать виконта за волосы. Он огрызался, бил по рукам.

— Прекратите, — повторил Лоцман и шагнул к ним. Из-за стола поднялся Ингмар, заступил дорогу.

— Иди отсюда. Ты — чужой. — Взгляд льдистых глаз убегал, не желая встречать взгляд охранителя мира.

Вот итог перерождения. Вместо добродушных, славных людей — сварливые, грубые, бесстыжие. И Лоцман, которого прежде любили, стал всем чужой.

Он оглядел актеров. Ингмар держит руку за пазухой, готовый вытащить кинжал; Эстелла тянется к кувшину — того и гляди, швырнет в лицо доброхоту, который явился наводить порядок. Лусия перестала сражаться с виконтом, сидит с нахальной улыбочкой, раздвигая и сдвигая коленки; Рафаэль недобро кривит губы. Лоцман поднял руку, точно произнося клятву.

— Я разрушу Замок и уничтожу этот мир, если его обитатели не начнут вести себя достойно. Встань, — приказал он Лусии; она неохотно поднялась с колен виконта, одернула юбки.

— Как ты смеешь?! — Рафаэль вскочил, опрокинув стул.

— Стоять, — осадил его Лоцман. Виконт замер.

— Убирайся! — рявкнул Ингмар, выхватывая кинжал. Занес руку, лезвие чуть приметно дрожало.

Этот убегающий взгляд… Ингмар не смеет посмотреть Лоцману в глаза?

— Прекрати балаган, — строго сказал охранитель мира. — Постыдился бы женщин.

Актер вскинулся, точно на него плеснули кипятком; к обветренным щекам прилила кровь. Северянин убрал кинжал, плюхнулся на стул и отвернулся, ссутулясь. У Эстеллы навернулись слезы.

— Зачем ты всё портишь? — упрекнула актриса. — Ведь так легче справляться с ролью.

Рафаэль потупился, теребя застежки на куртке.

— Не трогал бы ты нас, — промолвил он тихо. — Раз не можешь обуздать Богиню.

Двумя простыми фразами Лоцман разрушил наваждение, вырвал актеров из скорлупы новых ролей. Одна Лусия еще не очнулась, по лицу блуждает всё та же нахальная улыбка, платье разошлось на груди, однако актрису это не смущает. С ней надо поговорить отдельно, пристыдить, привести в человеческий вид.

Впрочем, стоит ли? По словам Хозяйки, Лусия этого хотела, сама лезла под пулю. Надо ли отнимать то, к чему она стремилась? Не лучше ли позволить окончательно войти в роль?

Нет, в любых съемках люди должны оставаться людьми. Иначе грош им цена, и грош цена их Лоцману.

— Лу, — охранитель мира коснулся ее тонких пальцев, — пойдем, я хочу с тобой потолковать.

Она отскочила, как от жабы:

— Уйди! Не о чем нам говорить!

— Лусия! — Рафаэль попытался ее утихомирить. Актриса со злобой его оттолкнула:

— Отстань от меня! Вы что, не понимаете? Если не будем играть, мир умрет! Горы подступают — в окно видно! Я буду играть свою роль, и вы не увиливайте! А ты убирайся, — зашипела Лусия на охранителя мира. — Продали — вот и помалкивай, нечего нас мучить.

— Эти роли — хуже смерти, — ответил он. — Я не позволю вам в них вживаться.

Ингмар повернулся к Лоцману:

— Оставь нас.

— Ты здесь больше не нужен, — добавил Рафаэль. Опять все против него. По лицам видно, что безумие снова наплывает, роли становятся сильнее людей. Уговаривать бесполезно.

— Ладно. — Он припечатал ладонями стол. — Раз так, дождемся кино. Всем приятного аппетита.

Развернувшись, он двинулся вон из столовой. За спиной стояла тишина. И вдруг — Лоцман затылком почуял опасность, заметил движение тени на полу, метнулся в сторону, обернулся — в том месте, где он только что был, мелькнул кинжал северянина, воткнулся в дверь. Кинжал продержался мгновение, затем рукоять стала клониться, и клинок выпал, звякнул об пол. Ингмар уставился на него с ужасом, затем поглядел на бросившую оружие руку.

— Это… это не я… Уходи! — выкрикнул северянин, на миг одолев свою роль. — Уходи, пока цел!

Лоцман выскочил в коридор. Сердце неистово колотилось, билось о ребра. В душе клокотала ярость, грозила вырваться на свободу и снести всё, что связано с Замком, с кино и с Богиней. Та ярость, которой он ожидал от новых съемок, которая нужна для встречи с создательницей мира. Которая позволит проданному Лоцману добраться до Богини.

Он едва сдерживался, чтобы не побежать, не растратить в движении запал. Вошел к себе, прикрыл дверь и сотворил засов — теперь никто не ворвется и не помешает. Затем он встал перед зеркалом, посмотрел в глаза своему отражению. Взгляд утонул в серых, от зеленого свитера казавшихся зеленоватыми, глазах. В их прозрачной, влекущей в Зазеркалье глубине задвигались далекие, едва различимые силуэты — не тени, а призраки теней. Лоцман высмотрел одну, самую живую, и позвал. Тень послушалась, поплыла к нему, затем побежала, вырастая, делаясь отчетливей. Зеркало затянулось серым туманом, в котором мельтешили разноцветные сполохи; и, разгоняя их, разметая в стороны, из затуманья со всех ног мчался второй, иной Лоцман — полный озорства и юного азарта, не знающий иной жизни, кроме съемок в дарханском поселке. Жизнерадостный мальчишка, охранитель уходящего в небытие мира, по которому нынче затосковала Богиня.