Без права на тебя

На этой мысли останавливаю себя. Не хочу думать сейчас об их с Катей отношениях, не хочу осуждать и очернять тот образ ангела, что сложился в моей голове. В самый тяжелый момент моей жизни жена Кирилла стала для меня примером, помогла вынырнуть из омута отчаяния, и за это до самого конца я буду ей благодарна. А неудавшаяся семейная жизнь Подольских – не мое дело. Никаким боком ее касаться я не должна.

Кирилл снова провожает до дома. Возле двери квартиры тянется, чтобы поцеловать на прощание, и я в самый последний момент успеваю подставить щеку. Не уверена, что, случись между нами поцелуй в губы, смогу выдержать и не натворить делов до возвращения Лехи и нашего с ним откровенного разговора.

– Все пытаешься ускакать от меня, Зайка? – Кир шепчет на ухо.

И мне оно кажется таким беззащитным, таким открытым для него. Слишком обнаженным. Как вообще ухо может казаться обнаженным? Это точно нормально? Шапку что ли начать носить… Ах, если бы только это способно было помочь моей ситуации.

– А зачем ты меня загоняешь в угол, – пищу, стараясь звучать возмущенно.

– Я был загнан в угол, поверь, это совсем на него не похоже… – низким голосом сообщает Кир, все еще прижимая губы к раковине моего уха. В животе так все закручивается, что барабану стиральной машинки до моего организма далеко.

Придумать достойный ответ не успеваю. Дверь бабушкиной квартиры открывается, и с порога на нас смотрит Виталик. Его сальный, какой-то шакалий взгляд мне не нравится, и я инстинктивно придвигаюсь ближе к Киру. Сейчас он мой защитный контур.

– Мама ждёт тебя, – говорит Виталик недовольно, а сам буравит нас с Киром непонятным взглядом. По его поросячьим глазкам я не могу ничего понять, зато по оброненной фразе делаю вывод, что тете Лене он приходится сыном, а мне соответственно – двоюродным братом.

– Сейчас приду, – отвечаю. Мне не нравится тон, которым этот Виталик общается, будто я успела в чем-то провиниться перед ним. Жду, что он уберётся обратно в квартиру, но брат не спешит оставлять нас с Киром наедине. – Спасибо, что проводил, – поворачиваюсь к Подольскому и стараюсь игнорировать присутствие третьего лишнего. – Я пойду.

Какое-то время мы смотрим друг другу в глаза, будучи не в силах разорвать этот контакт. Голубые радужки меня приковывают, завораживают, заставляют видеть в них то, чего там возможно и нет, а я уже себе напридумывала.

– Хорошо. Я позвоню тебе, – Кир моргает, и волшебство рассеивается.

Затем переводит взгляд на Виталика и демонстративно прижимается к моим губам. Это даже не поцелуй, лишь продолжительное касание его горячих губ к моим, но, тем не менее, этого оказывается достаточно, чтобы меня полностью дезориентировать. В квартиру захожу, как в тумане. В ушах стучит, поэтому, что там бубнит идущий следом братец, не слышу.

– Спасибо, что привел Яночку, Виталик, – улыбается тетя Лена, и мне чудится сладковатый привкус яда в ее слишком широкой, и оттого неестественной улыбке. Всю негу после прощания с Киром как волной смывает, а на освободившееся место приходит раздражение. – Иди к себе в комнату, а мы на кухне, поговорим.

Виталик послушно разворачивается и почему-то скрывается в МОЕЙ! комнате. Вряд ли он мог перепутать, ведь женская одежда, духи и косметика отчетливо свидетельствуют о том, кто в помещении проживает. Меня накрывает откровенной злостью. Сжимаю кулаки и глотаю все гадкие слова, что крутятся в данный момент в голове. Приличных там нет. Теть Лена явно видит мое состояние, потому как приобнимает за плечи и увлекает в сторону кухни.

– Ты уж не обижайся на меня, Яночка, – воркует она ласково, но меня держит крепко – не вырвешься. – Я тут похозяйничала, пока тебя не было, выделила отдельную комнату Витальке. Он мужчина, ему отдыхать надо, да и не гоже в его-то годы с матерью одну спальню делить. С тобой – тем более неприлично. А уж мы с тобой по-женски уживемся в бабушкиной, правда? – выдаю в ответ какой-то неопределенный скрип, но тетка не обращает на него никакого внимания.

Глава 30

Да и вообще, чувствуется, что мое мнение ее не интересует, она уже давно все решила и распределила. Остается только удивляться, как это мне здесь еще место нашлось, не иначе как только душевная доброта тетушки тому причиной. Тетя Лена сажает меня за стол, накладывает в тарелку пюре и котлет и ставит передо мной. Ее речь при этом льется все тем же приторно-сладким сиропом, призванным скрыть истинную горечь отравы. Она рассказывает, как дружно и по-семейному мы будем жить, расспрашивает про бабушку и больницу, заливается про то, как переживает, а в конце и вовсе журит: