Без права на жизнь

Сперва отец в разговоры о скорой национализации не верил. Ворчал на маму, зачем их повторяет. Но когда узнал, что новая власть ввела пугающий людей порядок — при покупке надо предъявить паспорт, с него вписывают в какой-то журнал фамилию, адрес и название покупки, — сам позвал ее покупать ему туфли. На оставшиеся деньги мама купила ей и себе по отрезу шелка на выходные блузки. Только не успела ни сшить, ни поносить…

Тогда, вернувшись из магазина, мама рассказала, что встретила там Ципору. Была с мужем, покупала ему костюм. Муж красивый, рослый. Ципора просто сияла от счастья. Еще мама смущенно добавила, что Ципора спрашивала о ней, не вышла ли она замуж. Ведь дружила с Юргисом.

Да, всем казалось, что они дружат. И ей самой хотелось в это верить. Но Юргис, видно, так не считал. Правда, когда случилась беда, прибежал к ней. Сейчас благодарил за гостеприимство. Предлагал квартиру, из которой выгоняют евреев.

Она замерла: ведь Ципора еврейка! Значит, и ее… выгонят. И родителей, и маленького Гершеле, и мужа. Ципора ведь вышла замуж. А про пятницу они ничего не знают.

Она вскочила, на ходу скинула тапки, сунула ноги в босоножки, побежала к двери и… остановилась. А если Ципора спросит, от кого узнала? Юргис же просил никому не говорить. Да и не надо Ципоре знать, что он здесь жил целую неделю и что он… — до ее сознания только теперь дошло, что он, как сам выразился, почти власть, то есть заодно с немцами!

Вернулась, села. Силилась что-то понять. Может, Юргис все-таки не совсем заодно с немцами? Ведь служит в самоуправлении. Правда, Марите говорит, что немцы только делают вид, будто вернули Литве независимость, а на самом деле ведут себя как хозяева. Это правда. Но Юргис же только сопровождал немецкого офицера, и то не один, а с бургомистром…

Нет, не может она Ципоре объяснить, откуда знает про пятницу.

Ципора сама узнает. Увидят же люди, что строят забор. Начнут расспрашивать, и рабочие проговорятся. Такая весть мгновенно разлетится по всему городу. Наверно, Ципора и ее родители уже все знают.

А если не знают и они окажутся последними, которым уже не хватит места, то их ведь расстреляют?

Господи, что делать?! Была бы жива мама…

Она подняла глаза на висящий над кроватью портрет родителей. И ей почудилось… Нет, не почудилось. Мама ей улыбалась, как раньше, когда бывала ею довольна: «Иди, доченька, иди. Предупреди Ципору».

5

Дверь Ципориной квартиры приоткрылась только на цепочку.

— Извини. — Ципора ее впустила и поспешно повернула ключ.

Гражина опешила: Ципора беременна! И… к платью пришита желтая звезда! Хотя знала, что евреи обязаны носить такие звезды, но, что Ципора тоже должна ее носить, почему-то не приходило в голову. Да и с таким выпирающим животом Ципора казалась совсем другой…

Наконец Гражина спохватилась, что неприлично так пялиться на нее.

— Здравствуй.

— Здравствуй, проходи. — И голос непривычно тихий.

В столовой стояли — почему-то в один ряд — испуганные Ципорины родители и ее маленький брат Гершеле. Каждый держал перед собою узел, как видно, с вещами. У Ципориного отца он был большой, с боку еще торчал привязанный к нему чайник, у матери — чуть меньше, а у Гершеле — совсем маленький. Он держал его, обхватив ручками. Четвертый узел, видно Ципорин, лежал рядом на полу.

— Мы думали, что это пришли за нами, — пояснила Ципора.

Гражина смутилась.

— Извините, я не хотела вас напугать.

— Испуг теперь не самое страшное, — горестно вздохнул Ципорин отец. А мать с тревогой спросила:

— Гражиночка, никто не видел, как ты звонила в нашу дверь?

— Нет, нет.

— Слава богу! — и повторила: — Слава богу. — Она посмотрела на Ципору, словно спрашивая, продолжать ли. Но Ципора молчала. — А то если бы кто-нибудь тебя увидел и донес… Вам же запрещено общаться с нами.

«Я этого не знала!» — чуть не вырвалось у Гражины.

— Спасибо, Гражиночка, что ты пришла, — продолжала Ципорина мама. — Единственная из всех наших и Ципорочки довоенных знакомых неевреев не испугалась, что их могут приравнять к нам.

— Как это… приравнять?! — со страха она сама едва услышала свой голос.

— Немцы такие предупреждения развесили, — с горечью объяснил Ципорин отец. — Кто осмелится иметь дело с евреями, тот сам будет приравнен к еврею.

В комнате стало очень тихо. Гражина, остолбенев, смотрела на этих, вдруг ставших совсем чужими, людей. Неужели ее могут… приравнять к ним?! Заставить носить такую звезду и… — додумать до конца было страшно.

Ципора, видно, заметила ее испуг.

— Папа, зачем ты пугаешь Гражину, никто ж не видел, как она к нам вошла. Когда будет уходить, я сперва сама выгляну на лестницу, проверю, нет ли там кого-нибудь. Из подъезда, — она повернулась к Гражине, — сможешь выйти спокойно: тут шесть квартир. С жильцами остальных пяти, — добавила она, — общаться не запрещено. Так что побудь еще немного у нас. — Она отворила дверь в свою комнату. — Пойдем ко мне.