Без правил

А казалась мне такой милой и доброй девушкой. Нечего мне, наверное, делать в органах, раз в девице подлую сучку не рассмотрел, способную на такую подставу или, например, на обман с беременностью, который она пыталась провернуть.

— Хочу я её или нет — значения не имеет. Она и так больше не твоя.

— Ты бы не спешил с выводами, мент.

— Злата видела запись с флешки, которую ты спрятал в её комнате.

Дембицкий на пару секунд замолкает. Он её знает. Прекрасно знает, что Злата билась бы за него до конца, но ровно до тех пор, пока сама не убедилась бы, что он виновен. Потому что у неё есть мозги и свои представления о жизни и чести. И она убедилась.

— Так что если ты хочешь сделку, предложи что-то более существенное. Например имена тех, кто был с тобой на записи. Где и когда пройдет очередная переправа, мы в курсе. Но нам нужны имена.

Дембицкий молчит, прищурившись. Думает. Хочет, сукин сын, выбраться.

— Ты же понимаешь, что я найду её?

— Серьёзно? Угрожаешь?

— Нет, что ты, — скалится. — Но она ведь моя жена. Имею право.

Внутри поднимается волна злости. Сейчас бы за затылок его и рожей в стол, чтобы соплями кровавыми умылся. Чтобы и думать забыл о Маркизе.

Задницей чую, что задумал он не в любви ей признаться. По глазам вижу. Таких, как Злата, не отпускают с миром, это только я дебилом по малолетству натупил. А этот не отпустит, даже если сама захочет. А она теперь, уверен, и на пушечный выстрел не подпустит его. Не факт, что подпустит меня, но его уж точно.

Только такому, как Демцикий, плевать. Сломает. Убьет. Но не отпустит. И я не отдам этому скоту свою Маркизу.

…

— Какой операции?

— Сегодня была та самая переправа людей, опергруппа сработала хорошо, но были пострадавшие. Это всегда хреново.

— Кто-то погиб? — сглатываю, испугано глядя на Демида.

— К счастью, нет. Но ранены двое гражданских и один оперативник. Все трое в больнице.

Это ужасно. Люди и так столько страдали, быть проданным в рабство — ужасно, а когда ещё и в шаге от спасения случается такое… Демид выглядит очень уставшим. Но мне кажется, что дело не только в операции с огрехами.

— Ты ещё сказал что-то о Глебе.

— Да, Злата, тут тоже всё непросто.

Он снимает пиджак и закатывает рукава. Отводит взгляд. Я же так и продолжаю стоять в плаще, обняв себя руками.

— Твой муж видел то видео из дома Добролюбова. И об остальном он тоже знает, но не от меня, Злата.

Резко выдыхаю. Это мерзость. То, что заставили нас с Демидом сделать, и то, что это кто-то видел, просто отвратительно.

— И… — вижу, что Бахурин пытается подобрать слова, — ещё он пошел на сделку.

— Что это значит?

— Это значит, что он, возможно, скоро выйдет на свободу. Я был против, но прокурор, несмотря на мои настоятельные рекомендации, решил по-своему, потому что твой муж дал ценную информацию. И теперь тебе грозит серьезная опасность, потому что так просто он тебя не отпустит.

Внутри обдаёт холодом. Раньше я бы сказала, что Глеб не опустится до мести. Он способен на конструктивный разговор. Естественно, дальше мы не можем оставаться в браке. У меня был другой мужчина. Он всегда у меня был. Я лгала мужу, хотя сама не переношу ложь. А ведь именно ложью и были эти пять лет. Я не просто не могла испытать удовольствие в постели с Глебом, я его не хотела. А не это ли ложь?

Он бы не простил, конечно. Да я и не стремилась бы. Но теперь я знаю о нем такие вещи, что уже сомневаюсь в том, а понимала ли своего мужа вообще хотя бы в чём-то.

— Так мы здесь прячемся?

— Да. Пока я не решу, что с этим делать.

Меня не покидает ощущение, что Демид всё равно сказал мне не всё. Отнюдь не всё.

— А зачем это тебе, Демид?

В ответ его взгляд вспыхивает. Он делает ко мне несколько шагов и замирает очень близко. А мне дышать нечем становится.

— Ты правда не понимаешь, Маркиза?

— Если честно, то нет, — отвечаю тихо, ощущая себя потерянной девчонкой, а не взрослой женщиной. — Ты ведёшь себя странно, Бахурин. Делаешь, что вздумается, ничего не объясняешь. Не разговариваешь со мной.

Не целуешь в те моменты близости, что у нас были.

Последнее вслух не произношу. Сама не пойму, злюсь я или вот-вот сейчас расплачусь. Нам нужен разговор. Откровенный. Он нужен мне.

— Злата, я… — огнём во взгляде обжигает меня, открывая заслонку, за которой я вижу, какой бешеный коктейль эмоций плещется в нём. — Я не умею… Давно разучился говорить о чувствах, понимаешь?

Понимаю. Сама когда-то замолчала, подавилась болью расставания и горло сжало на долгих десять лет. Даже не пыталась. А сейчас рвет и саднит, просится наружу, оцарапывает, дерёт с мясом — так хочется кричать о своих ощущениях и чувствах. Хочется. Но дано ли ещё? Надо ли? Тут хоть бы прохрипеть.

— Я же по лезвию хожу. Сяду. На грани был сегодня, чтобы не достать пистолет и не отстрелить ему голову прямо в допросной, а там будь что будет, — сжимает зубы. — Вина подследственного не доказана, у нас презумпция невиновности. Субъективность недопустима и опасна. А я субъективен. Стал таким, когда ты вошла в мой кабинет.

Демид делает шаг назад и отворачивается, запускает пальцы в волосы. От его слов начинает трясти.