Без прямых улик

— Слушай, Жень, кто больший антисемит: он или ты? — рассмеялась Клавдия.

— Смейся, паяц. А мне что делать?

— Откажись. — Клавдия доела эскимо и облизала палочку.

— Пробовал. — Левинсон вздохнул и развел руками. — Поздно. У них уже эфир расписан и заменить некем. Вот я и подумал, может, ты вместо меня сходишь?

— С чего это вдруг? — недоуменно воскликнула она.

— Эх ты… — вздохнул Левинсон. — Я тебя мороженым угощал, а ты…

— Вот, оказывается, зачем ты эскимо притащил! А я-то думаю, с чего это Женя сегодня так расщедрился. Ну вот и скажи мне, как после этого не стать антисемитом?

— Ну я же серьезно, — перебил он ее. — Ну выручи меня, чего тебе стоит.

— Нет, не могу, поговори с кем-нибудь другим.

— Ладно. — Левинсон вздохнул. — Ну тогда хоть чаем напоите.

— Обеденное время еще не пришло, — строго взглянула на часы Ирина. — И вообще, вы нам мешаете работать.

Клавдия от неожиданности чуть не проглотила эскимосную палочку. А Левинсон покорно встал и тихонько вышел за дверь.

— Вот так, — сказала Ирина. — Нас за мороженое не купишь…

Ой, что это, Клавдия Васильевна? Это же дело Лобцева. Вы же его должны были у прокурора оставить? Забыли?

— Нет, не забыла.

14.05

Петя уже ждал Клавдию за углом. Как только она села, молча завел мотор и машина тронулась с места.

За всю дорогу ни он, ни она не проронили ни слова. Давыдов боялся о чем-либо спрашивать, а Клаве просто не хотелось говорить. Ей сейчас больше всего хотелось забиться в какой-нибудь угол, провалиться сквозь землю — только чтобы ее никто не трогал. И почему это именно она обязана? Почему не Давыдов, не дежурный по городу, не участковый, в конце концов.

Они ведь сразу всегда догадываются, по выражению лица. Но все равно надеются, что не так, все равно в глаза заглядывают — «ну вы ведь ошиблись, правда? Ну все ведь нормально…» И как будто ты виновата, что не нормально, что не ошиблись…

— Приехали. — Это было первое слово за всю дорогу.

Клава огляделась по сторонам и только теперь сообразила, что они уже минуты три стоят во дворе.

— Ну пошли. — Она открыла дверцу и вышла на улицу.

Сказать нужно сразу, с порога. Если сразу выложить, легче. Не им, а тебе. Им все равно, сразу ты им скажешь или потопчешься немного. А если сразу не сможешь выпалить, то потом все труднее и труднее.

Дверь открыли быстро, как будто уже ждали.

— Здравствуйте. — Света приветливо улыбнулась. — Проходите. Вы еще что-то спросить хотели?

— Света, я должна вам сказать… — начала было Клава.

— Ой, простите, ради бога, у меня молоко на плите стоит! — воскликнула хозяйка и умчалась на кухню.

Пришлось переступить через порог и войти в дом.

— Ну что? Есть новости? Или вы еще что-то уточнить хотели? — прокричала с кухни хозяйка.

Клава набрала в легкие побольше воздуха, решительным шагом вошла на кухню и медленно, как можно четче выговаривая каждое слово, произнесла:

— Света, Дарья Александровна Редькина, теща вашего мужа, умерла. Ее тело было найдено вчера утром в районе Бутово. Тело сейчас находится в четвертом районном морге. Вы можете забрать его в любое удобное для вас время. Нужно будет там подписать протокол опознания. Вот телефон и адрес морга. — Она положила на стол заранее приготовленную бумажку. — Мне очень жаль…

Света некоторое время молча смотрела на нее. А потом вдруг тихим голосом спросила:

— Что?

Второй раз повторить сил уже не было. Поэтому Клава просто кивнула.

— Спасибо, — вдруг сказала Света и выронила из руки ложку. Ложка звякнула об пол. И как будто по этому сигналу молоко вздулось белой шапкой и полилось через край кастрюльки.

— Если вам понадобится моя помощь, звоните. Телефон Петя знает. — Это был скорее жест вежливости. Клавдия прекрасно знала, что никогда она не позвонит.

А Света все стояла на одном месте, как статуя. Молоко уже давно выбежало и теперь неприятно пахло.

— Простите, но мне пора. — Клава опустила голову и медленно двинулась к выходу.

Лучше не оглядываться. Клавдия, когда уходила из такого вот дома, никогда не могла оглянуться, как будто боялась, что горе прилипнет к ней.

Но в этот раз не выдержала и уже у самого порога обернулась. И взгляд ее упал на дверь в комнату старухи…

14.30

— Клавдия Васильевна, я пирожных купил, эклеров. Любите эклеры?

— Люблю, Игорек, люблю. — На ходу скинув пальто и бросив его на кресло, Клавдия подбежала к сейфу.

Щелкнул замок, и на стол перед Игорем легла папка с отчетом о деле Лобцева.

— Как? — опешил Игорь. — Вы не отдали прокурору?

— Нет, Игорек, теперь я это дело никому не отдам, пока…

— Пока что?

— Ты сейчас быстренько пойдешь в архив и отсканируешь, или как это там называется, каждый листочек, загонишь все это в компьютер, а дискет наделаешь сто штук…

— Сто?

— Ну хотя бы с десяток. Пять прячешь ты, пять — я. Все понял?

— Есть! — почему-то по-военному козырнул Порогин.

Он схватил папку и бросился было уже к двери, когда Клавдия остановила его:

— А что ты там подумал, когда к тебе этот Лобцев приходил?

— Я подумал, что… Ох, противно все это, Клавдия Васильевна.

— Еще как, Игорек, — вздохнула Дежкина. — Ну все, беги, а то прокурор с меня три шкуры спустит.