Без протокола: невыдуманные истории рассказывают дипломат Александр Богомолов и разведчик Георгий Санников

Человек имеет право вносить коррективы в свою идеологию, в свои оценки окружающей его действительности… В общем, Слава Ростропович (мы, тогда его одногодки, позволяли такое к нему обращение по его же разрешению) блестяще завершил свое выступление перед дипсоставом посольства. Посол прошел к себе в кабинет, чтобы срочно позвонить кому-то по важному делу, а мы, несколько человек, окружили Ростроповича, чтобы еще пообщаться с этим симпатичнейшим человеком. Задавались какие-то вопросы, он охотно давал пояснения. Кто-то спросил, понимает ли его исполнение, в частности классическую музыку, простой народ, не имеющий и представления о музыкальной классике, кроме простого русского народного песенного жанра. Что-то в этом роде. И Мстислав Леопольдович охотно и с юмором, как он умел это делать, рассказал историю, приключившуюся с ним совсем недавно, когда он буквально уговорил министра культуры Фурцеву Екатерину Алексеевну направить его с шефским, то есть бесплатным, концертом не просто куда-то подальше от культурных центров, а в самую что ни на есть глушь, в Кулундинскую степь, в только что созданное хозяйство. Екатерина Алексеевна пыталась отговорить музыканта, но надо было знать Славу Ростроповича. Он хотел получить настоящее ощущение, войдя в контакт с самым простым людом, приехавшим в эти края, лишенные всех удобств цивилизации.

— Ну, смотри, Слава, — завершила свои увещевания Фурцева, — вспомнишь мои слова. Я тебя предупреждала!

«Получив путевку, мы с аккомпаниатором через несколько дней достигли конечного пункта нашего назначения. Усталые от тряской дороги на грузовике, предназначенном для перевозки зерна, покрытые с головы до ног вездесущей пылью, мы с наступлением темноты подъехали к огромному деревянному сооружению для хранения зерна. Стен у этого хранилища не было. Но зато имелась наверняка плотная крыша. Зерно давно вывезли. Никаких скамеек и стульев. Импровизированный подиум-сцена, оборудованный из какой-то деревянной тары, был покрыт брезентом. Крыша этого хранилища поддерживалась многочисленными столбами, как по краям, так и посередине двумя рядами уходящими куда-то далеко вглубь. На столбах перед сценой и над ней висело несколько керосиновых фонарей с романтическим названием “Летучая мышь”. Когда мы втроем: сопровождающий нас представитель филармонии, который, кстати, делал попытки отговорить нас от этой поездки в глухомань, аккомпаниатор и я со своей “бандурой” появились на сцене, наступила относительная тишина. Висевшие на передних столбах фонари выхватывали из темноты только несколько метров пространства, заполненное вплотную сидевшими на земляном полу очень молодыми людьми. Девчат в этом освещенном пространстве было мало, но, наверное, они были где-то там, в глубине, потому что оттуда, из темноты, доносилось их тихое повизгивание. Первые два-три “ряда” были заняты крепкими парнями. Несколько человек было в тельняшках. Почти все без исключейия “щелкали” семечки. Особенно выделялся один, с низкой челкой, закрывавшей лоб, в разорванной в нескольких местах тельняшке. Он как-то по-особенному лузгал семечки, беспрерывно забрасывая их в открытый рот большим пальцем руки. Шелуху он не выплевывал, а как-то выталкивал ее, и она этакой маленькой “бородкой” накапливалась у него под губами на подбородке и сама отваливалась. Кто не лузгал семечки, тот курил. Но дышалось легко — степной ветерок уносил табачный дым. На меня смотрели видимые мне десятки любопытных, может быть, чуть настороженных, озорных молодых глаз.

Сопровождающий нас представил и сел на специально принесенный для него стул. Нам тоже выделено было два стула. Парень с челкой перестал заниматься семечками и закурил, смачно затягиваясь и выпуская в нашу сторону дым. Глаза его выражали любопытство и доброту. “Уже хорошо”, — подумал я. И тут я обратился к народу:

— Конечно ни фортепьяно, ни пианино у вас нет. Мы на это и не рассчитывали.

Аудитория сразу же оценила мой юмор — по всему видимому и невидимому мне пространству пронесся единым выдохом звук смешка.

— Ну, уж аккордеон-то у вас обязательно найдется, — все еще с уверенностью в голосе произнес я.

Тишину прервал единственный голос того самого парня с челкой:

— И аккордеона у нас нет.

Снова тишина. Еще не потерявшим надежды голосом я выкрикнул в темноту зернохранилища:

— Но баян-то у вас должен же быть. Хоть плохонький.

Темнота ответила единым выдохом:

— Конечно есть! Найдется!

Тут вновь поднялась “рваная тельняшка” и повернулась в темноту:

— Давай сюда баян, да поживей!

Быстро из темноты возник самый настоящий русский баян. Парень с челкой принял из чьих-то рук баян и протянул его мне, громко спросив:

— А кто из вас на нем умеет?

Я гордо ответил, что аккомпаниаторы такого класса играют и на баяне. Быстро опробовав инструмент, мой коллега радостно констатировал, что инструмент в порядке. Я, уже сидя на стуле и взяв в руки смычок, объявил:

— Римский-Корсаков. “Полет шмеля”.