Без протокола: невыдуманные истории рассказывают дипломат Александр Богомолов и разведчик Георгий Санников

8 мая делегация была в Веймаре. При посещении мемориала в концентрационном лагере Бухенвальд к нам присоединился Луит-польд Штайдле, бургомистр города. Штайдле попал под Сталинградом в советский плен, и тогда его допрашивал Чуйков. В 1950-е годы они часто встречались: Чуйков как председатель СКК, Штайдле как министр здравоохранения ГДР. Во время осмотра мемориала Штайдле все время стоял рядом с Чуйковым и давал ему пояснения об особенностях мемориала. Неожиданно Василий Иванович поинтересовался, кому пришла в голову идея воздвигнуть мемориальный комплекс в четырех километрах от самого лагеря. Лишь немногие после посещения мемориала захотят забираться в гору, чтобы увидеть сам концентрационный лагерь. Штайдле ответил, что это решение было принято еще до его назначения в Веймар.

Затем мы пошли дальше. На зеленом сверкающем склоне горы Эттерсберг мы подошли к огромному каменному цилиндру со стенами примерно тридцатисантиметровой толщины. Его высота составляла около пяти метров, а в стенах находились пазы приблизительно трехметровой ширины, через которые была видна внутренняя сторона стен цилиндра. Из внутренних стен торчали вверх три огромных крюка. Из любопытства мы пролезли в паз. Чуйков поинтересовался: «Для чего эти большие крюки наверху?» «В дни больших праздников на них вешают венки из цветов», — объяснил Штайдле, у которого тут же отказал голос, потому что он увидел, что крюки были пусты. Было 8 мая — официальный праздник ГДР «Освобождение Германии от фашизма»…

У Чуйкова нервно задергалась правая щека — последствие контузии под Сталинградом, — и он прошептал мне громко и сердито: «Ефрейтор, сделай что-нибудь, чтобы он сегодня больше не попадался мне на глаза!»

На следующий день мы опять были в Берлине. Вечером в советском посольстве был прием по случаю 13-й годовщины Дня Победы. Чуйков сидел за столом для почетных гостей, Штайдле — за другим столом, вместе с одним генералом Национальной народной армии. Тут же были и их супруги. Примерно через полтора часа Чуйков подозвал официанта и попросил его поставить на поднос четыре бокала вина. Он приблизился с бокалом в руке к столу, за которым сидел Штайдле, и громко произнес: «Штайдле, смотри, чтобы ты больше мне в плен не попадался!» Штайдле встал и ответил: «Слушаюсь, товарищ генерал армии!» Оба улыбнулись, Штайдле — смущенно, Чуйков — злорадно, но дружелюбно.

ПЕРВУХИН «ОСУЖДЕН» БЫТЬ ПОСЛОМ. 1958 год

Это произошло довольно неожиданно для всех сотрудников посольства. Нового посла звали Михаил Георгиевич Первухин, и направлен он был не от Министерства иностранных дел. О событиях в Москве и возникновении «антипартийной группы» вокруг Молотова, Маленкова и Кагановича, к которой принадлежал и Первухин, мы узнали только после его прибытия в Берлин. Я знал от своего отца, который еще в 1912 году стал в подполье членом Российской социал-демократической рабочей партии (РСДРП), что в 1937 году Первухин вступился за хорошую знакомую моего отца, Анну Колпакову, что способствовало ее освобождению из тюрьмы. Для нас это означало, что Первухин — порядочный и смелый человек. Когда в 1958 году я вернулся из отпуска в Берлин, то передал послу сердечный привет от той знакомой, и это по-человечески сблизило нас.

Как правило, назначение на должность посла — повышение по службе. В случае Первухина это назначение было равносильно служебной ссылке, из которой отправленный туда никогда не мог вернуться на прежнее место. Первухин был кандидатом в члены Политбюро ЦК КПСС, он прибыл в Берлин с личной охраной и другими привилегиями. Причины мы узнали позднее от него самого. Первухин рассказал нам, что, когда на Политбюро принималось решение о создании совнархозов, он проголосовал против этого. Хрущёв воспринял это как персональный выпад против себя. И Первухина сняли с должности.

Были десятки подобных случаев «служебных ссылок» в зарубежные страны, жертвами которых стали министр иностранных дел СССР Молотов, а позднее Катушев, бывший моим начальником в отделе ЦК и секретарем ЦК КПСС. А теперь вот и Первухин. Эту сторону практики в советской внешней политике я никогда не мог понять. Для меня всегда оставалось загадкой, почему одновременно с назначением нового посла в иностранное государство, с которым следовало развивать отношения, ни с того ни с сего наносилась публичная оплеуха. Это означало не что иное, как «примите, пожалуйста, как доверенное лицо нашего государства человека, которого наше правительство не может ни использовать, ни терпеть». Странным образом, если я не ошибаюсь, в выдаче агремана не было отказано ни разу. Напротив, ГДР, Куба и Монгольская Народная Республика послушно и молчаливо принимали каждого, кого к ним посылали.