Без пути-следа

Наутро он выглядел обесцвеченным и помятым, вполне как человек с крупного бодуна. На работе его встретили одобрительными замечаниями: «Видать, вчера было хорошо». Дарить подарки у них заведено не было. Митя покивал многозначительно, Толик посоветовал ему попить водички.

— Но лучше всего, конечно, рассола. Пива ведь нельзя.

На это, пожалуй, следовало бы ответить: «Где я тебе, на? рассола достану?» — но ему было непреодолимо лень играть в охранника.

— Мы с братом на прошлой неделе набодяжились знатно, — сказал Вова сапер. — Братец весь двор облевал. Даже собачке бедной досталось.

— А ты? — заинтересовался Толик.

— А что я? Я вообще никогда не блюю.

— Ни разу в жизни? В натуре? Ни разу в жизни не блевал?

— Нет.

— В натуре, ни разу?!

— Нет, ну, конечно, если отравиться, бывало, а так, чтобы от водки, — нет, никогда. Я же как? Всех впускать, никого не выпускать.

— А как ты определишь, от водки это или нет?

Вова принялся рассуждать, как можно безошибочно определить, от чего блюешь, а Митя отправился на вход менять вчерашнюю смену. На ступеньках стоял новенький, чье имя Митя никак не мог запомнить уже вторую неделю, с вчерашней щетиной на щеках и красными от плохого сна глазами. Вообще-то спать ночью разрешалось: банк все равно сдавался на сигнализацию, — но запрещались раскладушки, матрасы и использование в качестве лежанки столов в кабинетах. Учитывая запреты, для сна оставались лишь составленные вместе стулья и мягкие кресла в операционных залах. Новеньким обычно несколько первых месяцев приходилось довольствоваться стульями. У остальных в укромных закоулках — нычках, — как то: в пожарных щитах, за шкафами, под лестницами — давно было припрятано что-нибудь мягкое. Вне зависимости от того, что именно смягчало ночные часы — сохранившийся с армейской службы бушлат или настоящий матрас, — называлось это «шкурка». Но, как и в тех, настоящих казармах, свою «шкурку» и нычку еще нужно было заслужить.

— Иди, — кивнул Митя новичку, как раз проявлявшему бдительность в направлении подъехавшей к перекрестку «Газели» с затемненными стеклами: из машины никто не выходил, двигатель оставался включенным.

Указав подбородком на «Газель», новенький еще плотнее сдвинул брови и хотел сначала что-то сказать, но потом, видимо, сообразил, что гораздо эффектней будет обойтись без слов. И Митя, наверное, поведал бы ему, что «Газель» эта хорошо известна, заезжает за директором магазина, что живет в соседнем доме, — если бы не эта экзальтированная серьезность, не этот ко всему готовый ковбойский взгляд. Никому не позволено разочаровывать человека, с такой страстью несущего службу. Сделав, как он, бровями, Митя еле заметно кивнул, согнул колени и, чуть отведя в сторону левую руку, плавно, основанием большого пальца, расстегнул клапан на кобуре.

— «Первый» скоро выходить должен.

Митина шутка, конечно, осталась непонятой.

— Машина во дворе, — продолжил новенький. — Ворота так и не починили, так что открывать вручную. Они посигналят, вот так… — И он изобразил, как именно просигналит водитель, когда Рызенко выйдет к машине. — Постоять с тобой?

Это было уже слишком.

— Иди, иди, — сказал Митя тем голосом, каким в кино говорят: «Я вас прикрою».

Тот поддернул оттянутый кобурой ремень и ушел, а Митя, вдохнув пару раз студеного, пахнущего выхлопными газами воздуха, вошел вовнутрь, в крохотный мраморный вестибюль. Здесь, в углу, который гирляндами по три штуки сплошь закрывали аж шесть батарей, он вполне мог рассчитывать на несколько минут уютного одиночества, когда тепло и можно ни в кого не играть, не делать ковбойского лица. Такие минуты, особенно в таком месте — батареи, седой от грязи дверной коврик, резная дверь, вблизи заметно испещренная мельчайшими трещинами, — могут быть очень трогательны. Уют на бегу, сочиненный в первом подвернувшемся месте, солдатская любовь наспех, сотни различных оттенков вокзального чувства.

По каменной лестнице с третьего на второй этаж стучали торопливые молоточки, неизменно почему-то замедлявшиеся, переходя на паркет. За внутренней стеклянной дверью начинался банковский день. Операционистки, не замечая ранних, раздражающих, как утренние мухи, клиентов, переговаривались сквозь них через весь зал. Клиенты слонялись по залу в ожидании, когда все программы на компьютерах будут запущены и девушки утихнут, улыбнутся и рассядутся по местам. «Югинвест» работал в обычном ритме элегантной погони за прибылью. Дорогими духами пахло от всех. От операционисток, чьи зарплаты давно стали тем, что нужно скрывать, как кривые ноги, пахло не хуже, чем от их начальниц.