Без риска остаться живыми

Тот немец, что прежде сидел спиной к Пименову, нащупал позади себя стол и двинулся вправо, не отводя своих глаз от глаз Пименова; вот он нащупал угол стола, отступил за него, пятится… прямо к окну пятится… все вдоль стола, и руки со стола не снимает, чтобы не спровоцировать русских неловким движением… но пятится прямо к окну!..

Вот и оба других зашевелились, отступили за стол и встали рядом со своим офицером…

Теперь только один не определился. Решится или нет?..

И вдруг сзади в прихожей, Пименов услышал тяжелый топот. Сбив грязь с сапог и отфыркиваясь после дождя, человек решительным шагом прошел в кухню. Это был Витя Панасенков. ППС у него был, конечно, задвинут за спину, а руки он держал на ширинке, которую еще не успел застегнуть…

Увидев перед собою чужие лица и сообразив, что это немцы, Панасенков замер… съежился… внезапно резко метнулся вправо, влево, заскочил в коридор, опять ворвался в кухню, на этот раз уже с ППСом наизготовку…

Пименов ухватил его автомат за ствол и на всякий случай пригнул к полу:

— Отставить!

Уже только потом ему пришло в голову, что у немцев было несколько мгновений, когда русские не следили за ними: были отвлечены маневром Панасенкова. Он так и не понял: они сознательно не воспользовались этим шансом или просто прозевали его.

Немецкий офицер перевел взгляд с Панасенкова на Пименова и понимающе ему улыбнулся.

И Пименов понял, что взрыва не будет. Худшее позади.

Он подошел к столу и жестом предложил немцам сесть.

— Битте.

3

Все-таки надо вернуться немного назад и хотя бы в нескольких словах обрисовать предысторию. Иначе, если не сделать этого специально, придется ежеминутно оглядываться; а ничто так не убивает интереса к рассказу, как бесконечные пояснения и уходы в прошлое.

К сожалению, здесь законы искусства и правды жизни расходятся. Потому что на войне человек живет прошлым; там его думы, там его корни, и даже на будущее он смотрит через призму прошлого. Кстати, о будущем все-таки старались не говорить. Война ведь. Дурной знак.

Накануне — это было 18 сентября — под вечер дивизия вышла к Гауе.

Истекали третьи сутки, как противник исчез.

Такой прыти от немцев не ждали. И такой ловкости тоже. Уж как радовались, когда в ночь на шестнадцатое сбили их с последнего рубежа!.. Соседи давно ушли вперед, ругались по рации чуть ли не открытым текстом: так, мол, растак, и без того людей не хватает, а тут еще по вашей милости приходится держать на флангах чуть ли не каждого третьего… Что поделаешь — Земгалия! То на сотню километров не сыщешь пригодного для обороны рубежа, а то вдруг встретится такое место, что хоть целой армией прогрызайся — все зря, не война, а чистое кровопускание.

Но не долго радовался комдив генерал Суржанов. Когда наутро он затребовал данные о количестве пленных и трофеях и увидел эти жалкие цифры, он понял, что произошло. Однако сразу не поверил. Не хотелось верить, что не побили противника, а он сам ушел. Дивизия бросилась по следу — и «провалилась». Немцев не было нигде.

Плохо, когда враг упирается отчаянно; но куда хуже, если не знаешь, где он, откуда ждать удара.

За обедом маститый, огромный генерал Суржанов был мрачен. Он похвалил все блюда: и заливное, и щи, и любимые биточки с глазуньей, — но каждое только попробовал — и тут же отставлял. Под конец он не выдержал:

— А, черт! В глотку ничего не идет. — Он резко вскочил и крупно зашагал к своему «виллису». Уже сидя в машине, сказал адъютанту:-Разыщи Кулемина… Что-то мне сдается, он с новым начштаба все никак общего языка не найдет.

Капитан Кулемин был командиром разведроты, в просторечьи — «дивизионки». Дело свое он знал и исполнял отлично, и полковнику Касаеву, который прибыл в дивизию только в конце июля, незадолго до начала наступления, это было уже известно. Тем не менее репутация не спасла Кулемина от неприятного объяснения с начальником штаба. Обиднее всего было то, что оба понимали бессмысленность этого разговора. Дивизия должна была спешить, и она спешила, и у разведчиков просто не было физической возможности далеко опередить своих, да еще по всем возможным направлениям.

Застать противника на Гауе никто серьезно не рассчитывал. Хоть и водная преграда, но удержаться на ней было бы мудрено: с вражеской стороны берег реки был пологий; пляжи, заливные луга, редкий кустарник, и с южного берега, с обрыва — все как на ладони видно. И все же где-то теплилась надежда: а вдруг немцы соблазнятся…

Соблазнились!

Но когда надежда оказалась реальностью, когда в шестом часу вечера командир головного батальона прокричал по рации, что на том берегу немец, что авангард встречен заградительным огнем, причем бьют не только минометы, но и тяжелый калибр — стопятидесятимиллиметровки, а уж их-то немец без серьезного прикрытия держать не будет, — генерал Суржанов все же не поверил в возможность такого со стороны противника нелепого поступка. Карта была перед ним, да он и помнил ее во всех деталях; и у него не укладывалось в голове, зачем нужно было так далеко удирать, чтобы остановиться на самом неподходящем месте.