Без риска остаться живыми

Затем Игорь Стахов — разведчик божьей милостью. Правда, неисправимый бахвал и показушник, но уж это, видать, в крови у такой породы людей, которые сами, сознательно идут в разведку, поскольку поняли однажды и знают точно: только по лезвию бритвы их путь. Их жизненная философия вся укладывается в «орлянке»: орел или решка — при неистребимой вере в свою звезду. Капитану Кулемину не раз случалось отчитывать Стахова за проделки, но он всегда это делал спокойно, «без сердца», на полутонах: больше журил, чем ругал, независимо от степени провинности. Имея аналитический склад мышления, Кулемин еще в двадцать два года устал «обжигаться» на людях и ошибаться в них. Он заканчивал Ленинградский университет, специализируясь по итальянскому Ренессансу, но занялся психологией, сдал факультатив и постарался прочесть, сколько успел, всю классику и новейшие работы. Он без труда обошел подводные скалы психоаналитики и, в частности, фрейдизм, единственно, что у него осталось от этого — вера в свою уже упомянутую способность чувствовать, угадывать людей с первого взгляда. Как бы там ни было, имея дело с Игорем Стаховым, он отдавал себе отчет, что перед ним ярко выраженный холерик, личность вспыльчивая, импульсивная — «заводная». Он понимал, что нервная система Стахова все время в работе, все время лихорадочно накапливает энергию, переполняется энергией: естественно, ей нужен выход; а тут уж за Стаховым нет большой вины, что эта энергия не истекает из него плавно, а только взрывами, вспышками. Со Стаховым было не то что трудно, а не просто. Однако капитан Кулемин умел направлять и энергию эту и импульсивность в нужное и полезное для дела русло, и если требовалось снять часового, прикрыть отступление или же, напротив, прорваться через плотный заслон, — стоило поручить Игорю Стахову, и он — непременно с какой-нибудь выдумкой, вычурно, и все же красиво, — управлялся за пятерых.

И наконец, Иван Хлопин, дивизионный «левша», в руках которого, кажется, любая железка начнет стрелять. Этот сибиряк был в любом деле хорош. Добросовестный и дотошный, он в быстрых делах был быстр, в трудных — неутомим. Он умел ждать. Если бы понадобилось, он смог бы ждать бесконечно. Однако больше всего в поиске капитан ценил его за способность успокаивающе, как-то отрезвляюще влиять на окружающих. Этим его свойством Кулемин пользовался часто. В частности, Игоря Стахова он никогда не отпускал на задание, если вместе с ним не мог идти Хлопин. Но уж когда они собирались вместе, любое задание было им по плечу.

Такова была нынче группа лейтенанта Пименова. О каждом Кулемин знал если не все, то по крайней мере достаточно, чтобы понимать, кто на что способен и от кого что можно ждать и получить. Теперь он хотел приглядеться к лейтенанту.

5

Когда они выступили, время было еще раннее, девятый час, но поляны уже тонули в глубоких сумерках; и даже низкий туман, стынущий над ямами и выползающий из лощин, почти не подсвечивал прогалин. А под деревьями царил уже вовсе непроглядный мрак.

«Осень, — думал Кулемин, — уже осень, а я и не заметил. Ни черта не замечаешь на этой проклятой войне, все мимо — и день, и ночь, — все мимо, а если и удается что-нибудь разглядеть осеннее, рыжее, так только на карте или через призмы стереотрубы, да и то, вблизи это оказывается глиной на бруствере немецкого окопа».

— Хоч бы молодык вырезался, — с досадой пробурчал где-то за спиной Тяглый. — А то ж ни сапог, ни ног не напасешься, едрена корень.

— Чо накликаешь, Федорыч? — Это Хлопин, пожалуй. — По темну ходить — самая для нас атмосфера. А то вот растащит обратно…

— А я б сейчас, ребята, в ресторане посидел. В настоящем. Чтоб с пальмами, чтобы люстра была хрустальная и стены маслом под мрамор покрашены. И чтоб оркестр — как же без оркестра? — рояль, во-первых, ударник, саксофон, конечно же, с сурдиной, и всякое там бесплатное приложение, — Стахов чуть слышно пропел:

«Мандолина, гитара и бас…»

Ах!.. Представляю: сидишь не очень близко к эстраде, но и не очень далеко, эдак, через столик, а еще лучше через пару столиков, чтобы, знаете, уши не закладало… на столике, натурально, графинчик стоит и всякие к нему фрикасье и монпасье… смокчу, значит, из фужера этот благороднейший напиток, и вдруг, гля, — боже ж мой, ребята! — на эстраду Русланова собственной персоной — пжалте, мадам…

— Разговорчики.

Это уже лейтенант Пименов.

Не властно, без малейшего оттенка приказа. Но какая-то сила, а скорее — правота в его голосе напоминает разведчикам, что они разведчики, что это обязывает вести себя соответственно, тем более, что идут они на задание (пусть на простейшее, пусть не придется переходить, линии фронта — все же это боевое задание) и между ними есть посторонний.