Без семьи

– Парижские мальчуганы засмеют нас, забросают огрызками яблок, мы не соберем и двадцати су в день. А на двадцать су втроем прожить невозможно. В холодную, дождливую или снежную погоду сбор будет еще меньше.

– Я буду играть на арфе.

– Если бы у меня было двое таких ребят, как ты, то дело, может быть, и пошло бы. Да, если бы я был совсем дряхлым или слепым… но, к несчастью, я еще недостаточно стар. В Париже, чтобы возбудить сострадание, нужно иметь очень жалкий вид: кроме того, надо решиться на то, чтобы просить милостыню, а я этого никогда не смогу. Приходится искать другого выхода. Вот что я придумал и что решил. Я отдам тебя на зиму одному падроне, [7]и ты будешь зарабатывать деньги, играя на арфе. А я начну давать уроки музыки. В Париже меня знают, я живал там не раз, уроков у меня будет достаточно. Так, в отдельности, мы сможем как-нибудь пережить зиму. В то же время я займусь дрессировкой новых собак вместо Зербино и Дольче. Весной, когда я их обучу, мы снова пустимся с тобой в путь и больше уже не расстанемся. Судьба не отворачивается надолго от тех, кто имеет мужество с ней бороться. Вот этого-то мужества и покорности я требую сейчас от тебя. Весной мы опять начнем нашу вольную жизнь, ты увидишь Германию, Англию. Ты становишься уже взрослым, я многому тебя научу и сделаю из тебя настоящего человека. Вот увидишь, мой мальчик, что не все еще потеряно!

Пожалуй, действительно это было единственным выходом. Теперь, вспоминая наше положение, я вижу, что Виталис сделал все возможное, чтобы найти выход из создавшихся затруднений. Но тогда я был потрясен разлукой с Виталисом и новым падроне.

Во время наших путешествий по селам и городам я не раз встречал этих падроне, которые, взяв к себе на воспитание детей, кормили их колотушками. Грубые, придирчивые пьяницы, с проклятиями и ругательствами на устах, всегда готовые ударить, они нисколько не походили на Виталиса. Я мог попасть к такому ужасному падроне.

Даже если мне повезет и я попаду к хорошему, то все же это еще одна перемена. После матушки Барберен – Виталис, а теперь еще какой-то новый человек. За время нашей совместной жизни я привязался к Виталису, как к родному отцу.

Многое, очень многое хотелось мне возразить Виталису, слова готовы были сорваться с моих губ, но я молчал. Хозяин требовал от меня мужества и покорности. Я решил подчиниться и не возражать, чтобы не увеличивать его горе.

Скоро мы подошли к реке и перешли ее по такому грязному мосту, какого я еще никогда в жизни не видел Черный, как толченый уголь, снег лежал на дороге рыхлым пластом, и ноги погружались в эту грязь по щиколотку. За мостом находилась деревня с узкими уличками; за этой деревней снова потянулись поля, но уже застроенные жалкими, невзрачными домишками.

По дороге непрерывно катились экипажи и повозки Я поравнялся с Виталисом и шел теперь справа от него Капи бежал сзади. Скоро сельская местность кончилась, и мы очутились на улице, конца которой не было видно По обеим ее сторонам находились бедные и грязные дома. Снег в некоторых местах был собран в кучи, и на них валялись гнилые овощи, зола и всякого рода мусор. От всего исходило нестерпимое зловоние Детишки с бледными личиками играли перед дверями домов. Поминутно проезжали тяжелые экипажи, от которых они ловко увертывались.

– Где мы? – спросил я Виталиса.

– В Париже, мой мальчик.

– В Париже?!

Неужели это Париж? А где же мраморные дворцы? Где прохожие, одетые в шелка? Как мало походила окружавшая меня действительность на то, что было создано моим пылким детским воображением! Неужели это тот самый Париж, куда я так жадно стремился попасть? И здесь мне придется провести целую зиму без Виталиса и без Капи!

ГЛАВА XVI. ГАРАФОЛИ

Чем дальше мы шли по Парижу, тем большее разочарование охватывало меня. Сточные канавы были покрыты льдом; грязь, смешанная со снегом, становилась все чернее и чернее. Жидкие комья этой грязи летели из-под колес экипажа и залепляли прохожих, вывески и окна домов, где ютились жалкие лавчонки.

После того как мы долго брели по одной довольно широкой улице, Виталис свернул направо, и мы очутились в совсем бедном квартале. Высокие черные дома, казалось, соединялись наверху. Посреди улицы протекал грязный вонючий поток, но на него никто не обращал внимания – на мокрой мостовой толпилось множество народа. Нигде не видел я таких бледных лиц и никогда не встречал таких дерзких и развязных ребят, как те, что шныряли среди прохожих. В многочисленных кабачках мужчины и женщины пили, стоя перед оловянными стойками, и громко орали песни На углу я прочел название улицы: де-Лурсин.

Виталис, казалось, хорошо знал, куда шел; он осторожно пробирался между людьми, стоявшими на дороге. Я шел по его пятам и для большей уверенности держался за край его куртки.

Пройдя двор и подворотню, мы очутились в каком-то мрачном колодце, куда, верно, никогда не проникало солнце. Хуже и отвратительнее этого места я ничего в своей жизни не видел.