Без семьи

– В моих розысках мне лучше всего помогло то, что я мог точно описать одежду, в какую ты был одет, – произнес он. – Кружевной чепчик, полотняная распашонка с кружевами, одеяльце и платьице из фланели, шерстяные чулки, вязаные башмачки, шубка с капюшоном из белого кашемира, с вышивкой Я очень рассчитывал на метку «Ф. Д.», то есть Фрэнсис Дрискол. Но метки были предусмотрительно отрезаны той, которая тебя украла; она считала, что это помешает тебя найти. Пришлось предъявить твое свидетельство о крещении, его мне вернули, оно у меня здесь.

И он с необычайной любезностью начал рыться в ящике, а затем подал мне бумагу с печатями. – Если вы разрешите, пусть Маттиа мне ее переведет.

– Охотно разрешаю.

Из перевода, который кое-как сделал Маттиа, я узнал, что родился в четверг 2 августа и был сыном Патрика Дрискола и его жены Маргарет Грэнж.

Каких еще доказательств можно было требовать!

Тем не менее Маттиа, по-видимому, этим не удовлетворился. Вечером, когда мы ушли в нашу повозку, он снова приник к моему уху, как он это делал всегда, когда ему нужно было сообщить мне что-нибудь по секрету, и прошептал:

– Хочешь, я тебе скажу одну вещь, которая не выходит у меня из головы? Ты не ребенок господина Дрискола – ты ребенок, украденный им.

Я хотел возразить, но Маттиа уже взобрался на свою койку. Если б я был на месте Маттиа, я бы так же фантазировал, как он, но я не мог себе этого позволить, поскольку дело касалось моего отца.

Что может быть ужаснее сомнений! А я сомневался во всем, хотя и не хотел сомневаться. Был ли этот человек моим отцом? Была ли эта женщина моей матерью? И вся эта семья – моей семьей?

Мог ли я предполагать, что когда-нибудь буду горько плакать оттого, что у меня есть семья!

Как узнать правду? Я был не в состоянии разрешить мучившие меня вопросы.

На сердце было бесконечно тяжело, а между тем приходилось петь, играть веселые танцы, смеяться и паясничать. Лучшими днями для меня были воскресенья, потому что по воскресеньям музыка на улицах Лондона запрещалась и я мог спокойно предаваться печальным мыслям, гуляя с Маттиа и Капи.

Я мало походил теперь на того мальчика, каким был еще несколько месяцев назад.

В одно из воскресений, когда я собрался уходить с Маттиа, отец остановил меня, сказав, что я ему понадоблюсь, и отправил Маттиа гулять одного. Дедушка мой находился в своей комнате, мать ушла куда-то с Энни и Кэт, а братья бегали по улице. Дома оставались только отец и я. Около часу мы были одни, а затем в дверь постучали. Отец пошел открывать и вернулся в сопровождении мужчины, который совсем не походил на его обычных посетителей. Это был хорошо одетый господин с надменным и скучающим выражением лица; на вид ему было лет пятьдесят. Больше всего меня поразила его улыбка: движением губ он обнажал все зубы, белые и острые, как зубы молодой собаки, и трудно было понять, хочет ли он улыбнуться или укусить.

Разговаривая по-английски с отцом, он поминутно смотрел в мою сторону. Но когда встречался со мной глазами, тотчас же отворачивался.

Поговорив несколько минут, он перешел с английского на французский, на котором объяснялся свободно и почти без акцента.

– Это тот самый мальчик, о котором вы мне рассказывали? – спросил он отца, указывая на меня пальцем. – Он кажется здоровым и крепким.

– Отвечай же, – обратился ко мне отец.

– Ты вполне здоров? – спросил меня господин.

– Да.

– И никогда не хворал?

– У меня было воспаление легких.

– Так! Как же это случилось?

– Я провел ночь на снегу в большой мороз. Мой хозяин замерз, а я заболел воспалением легких.

– И давно это произошло?

– Года три назад.

– И не было никаких осложнений после болезни?

– Нет.

– Ты не чувствуешь порой утомления, слабости, не потеешь по ночам?

– Никогда.

Он встал и подошел ко мне. Затем пощупал мой пульс, положил ладонь мне на сердце, прижал свою голову к моей спине и груди, попросив меня глубоко дышать, потом заставил меня кашлять.

Проделав все это, он долго и внимательно смотрел мне в лицо, и, глядя на него, я решил, что он, вероятно, любит кусаться, так отвратительна была его улыбка.

Ничего не сказав мне, он снова заговорил по-английски с отцом, и через несколько минут они оба вышли из комнаты, но не на улицу, а в сарай.

Оставшись один, я с негодованием спрашивал себя, что означали расспросы этого господина. Хочет ли он взять меня к себе в услужение? Но тогда мне придется расстаться с Маттиа и Капи.

Через несколько минут отец вернулся. Он сказал, что ему надо уходить, а потому я могу идти гулять.

У меня не было ни малейшего желания идти гулять Но что делать одному в этом тоскливом доме? Уж лучше погулять, чем оставаться здесь и скучать.

Так как на улице шел дождь, я пошел к повозке за бараньей шкурой. Каково же было мое удивление, когда я увидел там Маттиа! Я хотел заговорить с ним, но он зажал мне рукой рот и тихо сказал:

– Пойди открой дверь сарая. Я тихонько выйду за тобой. Не надо, чтобы кто-нибудь знал о том, что я сидел в повозке.