Без семи праведников...

Исходя из этих обстоятельств многим в замке было понятно, что гороскоп не найдётся. Но лучше всех это понимал шут Песте, который и известил Тристано д'Альвеллу о происках наглого звездочёта, а после, когда казначей и подеста, ругаясь на чем свет стоит, изучили украденный Ладзарино гороскоп, собственноручно сжёг его в камине. При этом шут не спускал глаз с клеветника, надеясь найти повод поквитаться с негодяем, и днём во вторник кривляке нежданно-негаданно улыбнулась капризная Фортуна. Знать, Юпитер в его гороскопе вошёл Дом удачи или Сатурн был в изгнании. Как бы то ни было, сложившаяся в этот день редчайшая конфигурация небесных светил привела к тому, что бесстыжий гаер внезапно заметил ненавистного Дальбено, направляющегося к молельне герцогини, где её выхода ожидали несколько фрейлин. Вскоре шут увидел, как от них отделилась донна Франческа Бартолини и, обмахиваясь веером, устремилась в сад. Туда же, якобы случайно, направил шаги и астролог. Чума мышью шмыгнул за дерево, осторожно подкрался поближе и тут узнал, что звезды, оказывается, предрекли союз сердец синьора Дальбено и донны Франчески, причём самым удачным началом этого союза, согласно констелляции ночных светил и транзитов Венеры, была ночь на пятницу, двадцать четвёртое мая. Не менее удачным обстоятельством был и ожидаемый в этот день приезд гостей из Мантуи, ибо герцог Федерико обещал союзнику и родичу проездом в Рим заехать на несколько дней в Урбино — кто же в такой суматохе что заметит? Чума тоже согласно покивал головой. Если такова констелляция небесных светил — что же тут возразишь-то? Против звёзд не попрёшь.

* * *

…Последующие два дня ничего не прояснили — ни для Ладзаро Альмереджи, ловящего похитителя герцогского гороскопа, ни для Тристано д'Альвеллы, занятого поисками негодяя-отравителя, ни для Портофино, перевернувшего город в поисках изготовителя ядов, ни для Песте, пытавшегося разгадать Альдобрандо Даноли.

Тот почти не выходил из комнаты, разве что в домовую церковь. Чума приглядывался к графу, приглашал к себе, часто беседовал и играл с ним в шахматы, щедро угощал — и никуда не продвинулся. Шут даже спросил Портофино, что он думает о графе Даноли? Лелио пожал плечами и проронил, что такие глаза он часто видел в монастырские времена. Этот человек потерял всё, кроме Бога. Песте пожал плечами. Это он знал и со слов самого Даноли.

Но вот под вечер во вторник Чума в поисках Портофино зашёл в храм с верхних хоров и тут заметил на скамье Альдобрандо. Рядом с ним сидел Флавио Соларентани. Гулкие стены старой церкви доносили слова до всех притворов и отдавались на хорах.

Сам Даноли просто тихо молился, когда неожиданно заметил стоявшего рядом священника. Лицо Флавио не понравилось Альдобрандо: на нём проступило что-то неприятное, и внезапно Даноли сковало холодом. Этого человека ждала большая беда, понял он. Причин своего понимания Даноли по-прежнему не постигал, но понимание было отчётливым. Он встал, но голова его закружилась, и граф снова опустился на скамью.

— Флавио, Вы… будьте осторожны, — вырвалось у него.

Лицо священника ещё больше потемнело, но он сел напротив графа.

— И вы тоже… — досадливо проронил он вдруг, — вы тоже…один из них.

Альдобрандо не понял.

— Что? Один из… кого?

— Вы такой же, как Портофино. Бесчувственный, холодный, бессердечный. Я видел таких. Ледяных в своей безгрешности, отрешённых якобы в видении Бога, безжалостных к малейшей людской слабости, не умеющих понять и простить.

Даноли нахмурился. Он не воспринял упрёки Соларентани всерьёз: не мог поверить, что распад в этом юноше зашёл столь далеко, что, стоя у алтаря, он мог уронить «якобы в видении Бога…» Это были слова падшего.

— Мессир Портофино праведен, — мягко заметил Альдобрандо.

— Он бесчеловечен! И этот чумной такой же, — Соларентани поморщился. — Он, правда, выручил меня. Но сколь жестоки они оба в своей праведности, сколь лишены понимания и снисходительности! Они не любят… Они не умеют любить людей. И вы… по глазам видно. Вы — такой же. Вы только и умеете, что пророчить беды!

Альдобрандо видел, что несчастный совсем потерял себя.

— Насколько я понимаю, Флавио, ваша трагедия в том, что вы мучительно сожалеете о данных когда-то обетах Христу. Они тяготят вас? Я… во время поединка кое-что расслышал, что, возможно, не предназначалось для моих ушей. Вас отягощает целибат. Я могу это понять. Это человеческое искушение. Но если мессир Портофино выше этих искушений или умеет усилием воли подавить их в себе — это не значит, что он бесчеловечен. Он очень силён. Ваша слабость может заставить меня пожалеть вас, но почему она должна понудить меня осудить силу духа и праведность мессира Аурелиано?

— Бог есть Любовь, но помнят ли об этом подобные Грандони и Портофино?

— А помнили ли об этом вы, Соларентани, когда лезли в постель Монтальдо? Вы понимали, что причиняете ему обиду, несовместимую с любовью? — Соларентани молчал, лицо его окаменело. — Но ведь вы всё же вспомнили о Боге и остановились. Значит, ваша душа ещё чиста. Вы можете…