Без симптомов

Борис Матвеевич как раз держал в руке пачку сигарет. Новый директор шагнул навстречу, и странный звук - скрип какой-то сапожный - заставил Хоружего насторожиться. Ничего не вспомнил Борис Матвеевич, лишь смутная тень скользнула в его памяти и пропала… но он невольно опустил глаза и уставился на ноги нового директора. Он видел новенькие импортные полуботинки - и удивлялся, отчего они его так пугают.

- Что-нибудь уронили? - вежливо спросил директор.

Хоружий с трудом поднял взгляд и увидел перед самыми глазами изящную золотую зажигалку с тонкой струйкой огня. «Весь импортный…» - невольно отметил про себя Хоружий.

Николай Окурошев и Марина Ермакова работают в другом НИИ. Оба старшие лаборанты…

В прошлом году бурьян на месте Гнилого Хутора распахали. Пшеница на новом поле взошла дружно.

ОХОТНИК НА ЗЕРКАЛА

…Он сидел в «Жигуленке» цвета кофе с молоком. Холеный такой «Жигуленок», весь в наклейках и. с колпаками от «мерседеса»… Знаете, когда-то я очень любил кофе с молоком, но теперь меня от него тошнит… от одного только запаха… Извините, я отвлекся. Сначала я стоял на переходе и ждал зеленого света… Хотя мне уже было все равно, что там, на этом светофоре, мелькает. В голове гудело. Я таращился на решетку водостока. Под ней было темно и жутко. Я силился что-то разглядеть в этой дыре… Пару зеленых я, наверно, пропустил.

Скверно мне было. Только что хлопнул дверью. Ума хватило; Разругался с любимой женщиной… Вы когда-нибудь падали лицом об лед? Холодно, очень твердо и очень больно… Вот так мы с ней и поговорили - ссоры никакой, в сущности, и не было…

В те времена… эх… в те самые времена я был очень уверен в себе. Пять лет подряд я заколачивал деньгу по Курортным эстрадкам, где пустые бутылки катаются по углам… Добрые дяди с толстыми мягкими пальцами, с толстыми перстнями заказывали меня к ужину, на десерт. И платили по прейскуранту меню. Хорошо платили. Я был уверен в себе. Я знал себе цену. Точную. В рублях. Как матерые головорезы прошлых веков, когда объявляли по всему царству-государству цены за их головы. - Я гордился своей ценой. Я был наравне со знаменитыми бандитами, достойными салона , мадам Тюссо. Потом, когда я правдами и неправдами пробился на Всесоюзный конкурс и выскочил в звезды, моя цена разродилась еще одним ноликом, и я задрал нос еще выше. Про родные курортные пенаты я не забыл, а добрых дядей вокруг прибавилось. Они постоянно напоминали мне мою себестоимость. А мои дружки дурачились - они играли со мной в аукцион. Однажды - в каком-то сочинском кабаке - мы шутя подсчитали на салфетке цену всей нашей честной компании. Получилась веселенькая сумма.

Кто-то ухмыльнулся тогда:

- Этот капиталец - да на мирные бы цели: выстроили бы дюжину яслей.

- Три больницы, - добавил другой.

- Четыреста пивных, - кто-то пробормотал спросонок, и все заржали - хмельно, во всю глотку.

…Женщины, наши женщины, таращились на меня, как на золотую статую Шивы: «…Ах, как это обалденно модно! И фантастически дорого!»

…Ирина появлялась среди нас редко… Нашим был ее старший брат Алик, директор бара. Она жила в Москве и тогда училась в медицинском. К брату она приезжала на летние каникулы, и нашу компанию на дух не переносила. Бродила одна по горам, а по вечерам книжки читала… Брат любил ее по-своему, «по-барски», гордился ею и хвастался своим родством с «будущим министром здравоохранения»… На вечеринках у Алика она тем не менее не пряталась:-наоборот: лихо вправляла мозги самым дорогим мальчикам, танцевала лучше всех и вообще держалась великолепно… Дело должно было кончиться раздором - им и кончилось: наша компания раскололась на две фракции. Одна, более многочисленная, потому что к ней сразу примкнули наши девочки, стала Ирину тихо ненавидеть. Тихо - из боязни перед Аликом: он такого отношения к своей сестре не потерпел бы и устроил бы всем недоброжелателям баню… Он у нас был скор на всякие расправы. Во второй фракции оказались мальчики, которые в нее безнадежно. влюбились. Я дольше всех продержался равнодушным центристом… Потом некоторое время переметывался то к одним, то к другим - и, наконец, к ужасу наших девочек и к своему собственному полному недоумению, осел на дне, во фракции безнадежно потерянных для дела и общества…

Впрочем, что тут недоумевать: она была среди нас, точнее, как бы около нас, одна такая: вся из себя неприступная, непонятная, не ставившая меня ни в грош…

Этот чертов переход. Я все стою, будто к месту прирос. Кругом грохот невыносимый. Все суетятся, толкаются… А мне вдруг совсем невмоготу стало - того и гляди стошнит. И понять никак не могу, отчего ж мне так паршиво… Но догадываюсь наконец - от музыки. Дешевенькая, знаете ли, такая мелодия. Шлягерок какой-то модный, знакомый, осточертевший… а голосок слащавый, дебильный. Поднимаю глаза - и вижу этого типа. Его «Жигуленок» стоял перед «зебровой дорожкой», в первом ряду… Он только что подъехал и теперь тоже ждал зеленый…