Без симптомов (Сборник, неполный)

Он решился и, нагнувшись, поднес огонь к голове. В тот же миг зажмурился — и сразу подкатило к горлу… Он едва успел отвернуться. Его рвало натужно, неудержимо, выворачивало всего наизнанку. А когда отпустило, Ремезов, клацая зубами, зашептал:

— Это же бред… бред… просто померещилось… зачем… не надо… не надо так…

И он задержал дыхание, напрягся весь до ломоты в костях, сжал челюсти до боли и снова повернулся к телу…

То, что видел он, не было телом Игоря Козьмича… Труп был одет не так, а лицо — совершенно не обожженное — не было лицом однофамильца. Но это было лицо, которое Ремезов знал… свое лицо он помнил. Но это было мертвое, позеленевшее, с разинутым ртом… страшное и ничье…

— Вот оно что… вот оно что, — дрожа, колотясь всем телом, шептал Ремезов. — Конечно, так… прыгал же я, а не он… он же не мог сгореть… утонул… подожди… где я?

Его бросило в жар, и он разом вспотел… и, стирая пот со лба, вдруг догадался, что стирает свой пот с чужого лба и чужой рукой… Он схватился за волосы, волосы были жесткие, кудрявились — совсем не его волосы, такие у Игоря Козьмича…

Ремезов погасил свет, и так вдруг сразу стало спокойней.

— Погоди… не сходи с ума… что это… ведь он хотел убить, верно?.. Конечно, хотел… он же нарочно, подай, говорит, руку… Сволочь… Погоди, погоди… Надо разобраться… Зачем убить?.. А кто он?.. Ведь он стал другой… Он же забыл, как зовут жену… Он же говорил как-то: с женой нелады… Он стал забывать все, что ему мешало… Я же тоже мешал… То, что перестало мешать… Что больше не волновало… Перестало иметь значение… Но ведь он не забыл дорогу в Лемехово… Значит, это был уже не он… Кто-то уже был в нем, кто-то подстроился… Ерунда какая-то… А зачем ему я?.. Погоди, нелады с женой кончились уже давно… Так я же враг! От меня надо было освободиться! Освободить память… А куда он без меня?.. Его же без меня быть не может… Только я для него имею значение… А если б я сгорел?.. Так я же и сгорел… Значит, я только отпечаток у него в голове… Бред… Он же утонул… Он же не мог вылезти сам… А он и не тонул… Это ловушка… Вот он брился, сволочь… Он уже был не человек… Он же меня проверял… Вот если б я не прыгнул, тогда б он сейчас сидел там, во мне… По ту сторону… Вместо меня… Поди проверь, что там, в голове… Это он такую дуэль придумал… Кто он-то?.. Мать честная, у него же двое детей, жена!

Ремезов не смог устоять на ногах, сел… И снова ужаснулся: откуда в нем эта «мать честная»? Это же — его… И он вспомнил жену Игоря Козьмича и его сыновей, хотя никогда их не видел… «Значит, он тоже здесь… тоже здесь… он здесь…» Ремезов застонал, обхватил голову руками, уткнулся в траву.

— Я больше не могу! Не могу я, я не смогу так… Пощади меня, господи! Все… сейчас… Это надо кончать…

Он поднялся. Граница была рядом… «Стой, гад! Стой! Права не имеешь… Теперь уже не имеешь… Что, сволочь, жить надоело?.. Что, завидовал дружку?.. Вот и получи, мразь… Одного ты уже убил… И еще одного хочешь… А кто тебе дал право…»

Болото на рассвете стало седым. Трава под ногами хрустела.

Он встал над телом, взглянул на раскинутые в стороны одеревеневшие руки, взглянул на застывшую рану, на чужое теперь, холодное, затянутое инеем лицо.

— Пойдем, — невольно прошептал он над телом и с трудом взвалил его на плечо. «Игорь-то Козьмич тоже силен», — подумал Ремезов. Он прошел через болото, через лес, мимо озера и поднялся на узкое шоссе. Так он шел, пока не увидел предупреждающую надпись. Поодаль, за щитом, стояли заграждения, а за ними угадывались силуэты людей. Он хотел было окликнуть их, но осекся, впервые испугавшись нового, чужого голоса… Он остановился и стоял молча, но его заметили.

В лицо вдруг ударил луч прожектора, и он оказался в светящемся тоннеле с ослепительным кругом в конце… Силуэты людей перед кругом превратились в черные тени, и он догадался, что это солдаты, трое солдат. Они стояли в принужденных, настороженных позах, наверно, видели его и всматривались: кто там, на дороге, на которой не должно быть никаких путников.

Ему захотелось улыбнуться солдатам, и он вдруг вспомнил старика, накануне смерти шутившего с санитарами.

«Воюете, солдатики?», — захотелось сказать ему и так же улыбнуться. И он, холодея сердцем, понял, что никогда не сможет им так сказать… Никогда не сможет…

Гнилой Хутор

Шутка ли, пропал институт!

Без году десятилетие стоял на окраине города крепкий железобетонный корпус, обнесенный столь же крепкой железобетонной оградой — и вдруг в одночасье не стало ни корпуса, ни ограды… Остался только вахтерский стол и сам дежурный вахтер, в испуге долго озиравший заросли густого бурьяна, что раскинулись вокруг на месте только что процветавшей научной организации… Множество комиссий и экспертиз разгадывали тайну исчезновения, но одна за другой терпели фиаско.