Без слов

В технике то же самое. В России сейчас откровенно плохие гражданские (цифровые) процессоры, а вот аналоговые процессоры в России лучшие в мире. Вопрос о задачах. Если в бытовом плане важна скорость выполнения операций, то в военном плане нужна надежность: чтобы ракета, управляемая при помощи вычислений с процессора, имела три-четые-пять степеней проверки.

– Разве гражданский человек будет обладать такими знаниями? – довольно хмыкнул мужчина и перекинул ногу на ногу. Хотя было заметно, что он слегка нервничает.

– Возможно, Ваша ценность как заложника сейчас выросла в разы. А может и упала. Вы как думаете? – спросил он. Кто-то из его окружения (молодых парней в форме) поддерживающе хмыкнул вслед за начальником.

Капля, ударившая по носу, упала на пол. Она проскользила, как пуля, и разбилась. Следом упала еще одна.

Взглянув наверх, ничего увидеть было нельзя. Потолка не было видно во тьме. Тёплые капли периодически падали на головы.

Серьезности разговора это мешало. Окружающие переглядывались. Что им делать? Идти в другое место? Или стоять тут? Вдруг течь, которую дала крыша, готовится прорваться? Умереть придавленным штукатуркой не хотелось никому. Но и действовать невпопад было бы глупо.

Облизнув губы, на которые упала одна из капель, могу утверждать, что известковый вкус присутствует.

Общее молчание прерывает взрыв, от которого я падаю на пол (хорошо, что нет наручников и могу выставить руки), и стрекотание автоматных очередей, сопровождающееся взрывам вокруг.

Крики людей на разных языках. Свист и щелчки пуль.

Некоторые пули находят свою цель и жадно хлюпают. Тот звук, с которым еще живая плоть поражается пулей, не забыть. Если стрелять по мертвой туше, звук будет совсем другим.

Попадая в живое, частички свинца словно с чавкающим хлюпаньем забирают частички жизни из тела. Свинец очень жаден. Если найдет добычу, то постарается не отпустить.

А люди рядом быстро превращаются в тела. Они, конечно, пытаются защищаться, отстреливаться, вызывать подмогу, возможно, кого-то забирают в ответ. Но в итоге становятся кормом для свинца.

От происходящего хочется сжаться, спрятаться, чтобы сражаться речи даже не идёт. В любой момент тебя могут убить не одни, так другие.

Бежать – тоже привлекать к себе лишнее внимание.

Кого-то страх активизирует, а кого-то парализует. Чтобы прятаться, нужно тоже проявить волю. Не вскрикнуть в момент, не шелохнуться, притвориться мертвым.

И в этом сужающемся кольце ужаса есть нечто философское и неотвратимо-прекрасное. Как при взгляде на вырывающийся столб магмы из вулкана: когда стихия может тебя забрать, можно попытаться насладиться последним моментом, прочувствовать его.

Возможно, это твой последний момент, а в буйстве стихии присутствует истинное величие, вызывающее уважение и трепет.

Война во многом такая же стихия. Она учит ценить жизнь и момент. Ты мог дружить с человеком, знать его с детства, а сейчас раз – и его нет. Или еще хуже, если он неотвратимо умирает, истекая кровью.

В моменты, когда спасение невозможно, хочется поверить в загробную жизнь, хочется, чтобы всё не заканчивалось, а только начиналось. Столько несделанных дел, несказанных слов, не пережитых чувств. Так жаль это всё упускать и понимать, что никогда больше этого не будет.

Верховная сновидица Фоа Сян из одной запретной восточной секты говорила, что во снах можно встретить образы многих ушедших. Но что с того? Это ведь лишь фантомы в голове спящего. Ты не можешь продолжить жить после смерти.

Те, кто думает, что, внеся свой вклад в науку, культуру или историю, сделают себя бессмертным, так же заблуждаются. Это сладкий самообман, которым тешат себя люди.

– Ты кто? Это свой! – дергают меня за плечо и отрывают от пола два человека в форме. – Идём скорее!

Повинуясь внутреннему чувство, бегу рядом с ними, пока они отстреливаются от окружающих. Российские шевроны на бронекостюме дают некоторую уверенность.

– Ранен? Говорить можешь? – спрашивает один.

Открываю рот и показываю на отсутствующий язык.

– Вот чёрт! Долго тебя держали? Пытали?

Забегаем в маленький лифт, пока второй отдает команды по рации. На плацу, где еще идёт война, всё в дыму, огнях и телах. Там же тело «лысеющего», в его черепе огромная чёрная дыра.

От взрыва дергает лифт, моргает свет, но он продолжает движение.

На крыше горы, куда он нас вывозит, уже стоит вертолёт. Нас встречают другие военные.

Гул винтов мешает говорить, и все перекрикиваются.

Наш вертолёт взлетает, следом поднимаются еще два сопровождающих.

На удаляющейся внизу площадке остались люди, держащие оборону и ждущие прилёта следующих рейсов.

– Ну что ты, с какого отдела? – сняв шлем, спрашивает здоровяк и протягивает планшет и ручку.

Российские шевроны во время такой операции. Бронекостюм ликвидного типа, не пластинчатый. В него залита неньютоновская жидкость, и её вязкость, по сути прочность, зависит от градиента скорости. Если трогать – мягкая, как тесто, и не сковывает движение. А если попытаться выстрелить, то твёрдая, как камень.

И знание языка тут не поможет. Не могу я притворяться и думать, что всё случайно.