Без срока давности

Казалось, сердце ухает так громко, что удары его разносятся по всему двору. Два паренька, помешавшие его движению к цели, вышли в середину двора. Их коллеги, бежавшие за Корсаковым, подошли туда же. Ситуацию обсуждали долго. Спорили: прячется, сука, или убежал? И все-таки двор решили осмотреть «на всякий случай».

2010, июнь, Москва

КОРСАКОВ

Почему-то он вспомнил, как его впервые допустили к игре в прятки. Игра в прятки в их дворе была игрой взрослых мальчиков и девочек, которые разбивались на пары и прятались, едва начинало темнеть. Почему они так делали — Игорь не знал, и в этом была еще одна тайна. Правда, понимание того, что эта тайна существует, пришло с возрастом, когда он уже сам понял, чем девочки отличаются от мальчиков. А тогда ему было лет, наверное, восемь, и девчонки казались ему совершенно ненужными существами, которым место только в песочнице.

В тот вечер народу было мало, и игра не клеилась. Вот и решили принять его, чтобы создать иллюзию игры. Он, однако, был так восхищен и так проникся важностью своей миссии, что стремительно «застукал» все парочки, не дав им и малейшей возможности даже приступить всерьез к главной цели игры. Все на него разозлились, но не прерывать же игру из-за этого! И впервые в жизни Игорь получил право прятаться!

О, как он прятался! Он нашел такое место, куда никогда не заглядывали во время предыдущих игр, и таился там. Как же ему хотелось остаться единственным ненайденным! Но получилось так, что к его укрытию ребята двинулись в первую очередь. Игорь не знал, что идут просто так, лишь бы не стоять на месте, и испугался. Наверное, он весь покрылся потом или, наоборот, моментально застыл. Он сидел, скорчившись, и глядел на приближающиеся ноги в китайских кедах. Вот сейчас отодвинут доску и увидят его, и заорут: туки-туки-так! И он будет найден сразу же! А Игорь так мечтал, что дождется, пока все, участвующие в игре, устанут искать и закричат: «Ладно, Игореха, вылезай!» А вместо этого — позор!

И Игорь принялся умолять: не подходи, не подходи! И случилось чудо: ноги преследователей развернулись и пошли в другую сторону, унося и хозяина.

И сейчас Корсаков снова просил, замерев под лестницей в подъезде: ничего важного не видишь — и уходи. Ну, что тебе тут надо? Видишь же, что никого нет!

Мгновения тянулись, как тянется нитка густеющего меда, в которой, кажется, прекращает действовать закон всемирного тяготения.

Парень постоял, видимо, раздумывая, надо ли входить. А, может быть, он просто боялся. Они ведь убеждены, что у Корсакова есть оружие. И шагнуть навстречу пуле, преследователь явно не планировал.

«Парень, ступай назад», — билось в голове Корсакова, и он сжал губы, чтобы не сказать это вслух!

Вдруг с улицы закричали: все, поехали, нет его тут!

Парень отскочил, дверь хлопнула, притянутая пружиной, и гул разлился по всему подъезду. Снаружи заурчали моторы, раздался шум отъезжающих автомобилей, и наступила тишина.

Сил у него хватило только на то, чтобы изменить неудобную и унизительную позу эмбриона и просто сесть на пол, прижавшись спиной к стене и вытянув ноги вперед. Какая же это удобная поза! Какое же это блаженство — сидеть вот так, не сжимаясь в комок!

И думать в таком положении гораздо удобнее!

Впрочем, мыслей пока не было. Никаких мыслей, совершенно никаких. Он понимал: для того, чтобы мозг начал работать, ему надо дать задание. Но для этого у него не было сил. А задание надо было непременно сформулировать.

«Конечно, — подумал Корсаков, — вот, посижу немного — и дам». Почему-то он вспомнил рассказ, то ли Чехова, то ли Куприна, а может быть, и еще чей-то, о том, как замерзал человек. Его клонило в сон, тянуло присесть и не вставать, найти какое-нибудь удобное положение и замереть в нем. Навсегда! В конце рассказа человек так и застывал навсегда.

И Корсаков тоже замер. Ух, какая сладкая истома! Не надо никуда бежать, никуда спешить, не надо преодолевать ни других, ни, самое главное, себя самого! Не надо, и не будет он никого преодолевать. Так и будет сидеть на этом полу. Он верил, что в подъезде прибирают каждый день, да и жильцы — люди солидные — не мусорят, и собачки-кошечки все свои надобности отправляют на специальной площадке. Что же тут не сидеть!

Но какая-то мерзкая сущность, которая все это время, оказывается, дремала в нем, заворочалась, заскреблась, будто просыпаясь. И заворчала: и чего расселся? Сидишь тут и надеешься, что о тебе забудут? Дурачок! Взрослый, а все такой же дурачок, — нахально и неприязненно бубнил внутренний голос. Как же о тебе забыть, когда ты столько наворочал! Найдут позже — потрошить будут злее.

Корсаков отбрехивался с остервенением, с матерками, понимая, что «голос» этот, или, как его там называют, прав. Хотелось его спросить: ну, и что мне теперь делать? И вдруг поймал себя на гнусной мысли: а не предпринять ли тебе самому что-нибудь, для начала — дать задание голове, а? Пусть думает, пусть ищет решение, а тем временем ты еще посидишь, отдохнешь?