Без суда и следствия

На следующее утро я пошла туда. Так прошло несколько дней. Ни одно из ведомств, в которые я попадала, не занималось уголовными расстрельными делами. Словно мячик, меня отфутболивали от одного бюрократа к другому, а время шло, и с каждым вечером Лида все неохотнее открывала мне дверь. Постепенно я стала терять надежду. Ночами мне снились длинные коридоры и переполненные приемные официальных инстанций. Чугунные морды высоких начальников плясали вокруг меня в хороводе. Я рвалась сквозь их круг и не могла избавиться от ощущения, что весь земной шар обрушился на мои плечи.

Под конец я попала в самый высокий кабинет, ведающий исключительно расстрельными делами. Наверное, от этих подрасстрельных дел лицо сидящего передо мной чиновника приобрело особую жестокость. На своем месте он был единственным господином и богом и прекрасно об этом знал.

Утром, когда я уже выходила из квартиры, Лидка поймала меня в дверях:

— Значит, так. Эта ночь будет последней, которую ты проведешь в моем доме. Мне больше нет резона держать тебя здесь даже в качестве прислуги. Поэтому завтра с утра можешь выметаться к чертовой матери куда угодно — здесь ноги твоей больше не будет! Понятно?

Я догадывалась об этом — несколько дней (ночей) Лидка делала мне подобные намеки.

У чиновника, сидящего передо мной, были седые волосы и свирепый взгляд, а покрасневшие веки придавали ему сходство с бешеным кроликом.

В бессчетный раз изложила свое дело вслух. После моих слов в воздухе повисла тишина.

— Думаю, вам можно будет помочь. Думаю, повторного пересмотра добиться можно.

Мне захотелось кричать — подобного я не ожидала. Еще немного — и я бросилась бы целовать его ноги.

— О подробностях мы поговорим на моей даче.

— На какой даче? — Ледяной, отрезвляющий яд.

— На моей. — Он встал из-за стола и наклонился над моим стулом. — А ты что же думаешь? Надеюсь, ты прекрасно понимаешь и знаешь, что я единственный, от кого зависит — стукнут твоего муженька или нет. Денег с тебя я не требую — у тебя их нет, это видно. Подходящих знакомств — тем более. Таким, как ты, не помогают. Такие, как ты, должны сидеть в своей щели и не высовываться. Но ты красивая и в моем вкусе. Придется платить. Так что решай. Молчишь? Сейчас я вызову моего шофера, он тебя проводит, подождешь в машине.

А потом все произошло быстро, я даже растерялась. Кажется, резко дернулась моя рука, кажется, он отпрянул назад, и на его щеке заалело, запламенело ярко-красное пятно.

— Что ж, — сказал он, — надеюсь, со своим мужем ты уже попрощалась.

Мрамор лестницы аккомпанировал мне вслед его словами: «Надеюсь, со своим мужем ты уже попрощалась». Это был конец. Помню скрип снега под ногами. Помню боль, словно сердце мое резанули ржавым ножом. Помню, как, приближаясь к метро и вдыхая неповторимый подземный запах, сказала себе: «Сейчас я брошусь под поезд». Я вошла внутрь с этой целью. Смерть была черной дырой в цветущем и ярком мире. Я готовилась стать черной дырой.

Приближались яркие огни вагона, и от ветра зашевелились на голове волосы. Я отпрянула от края платформы в самый последний момент. Даже умереть я не могла… Что мне стоило переспать с этим подонком? Ничего — кроме человеческого достоинства. «Надеюсь, ты попрощалась…» Я горько плакала в подземном переходе метро, стоя у мраморной темной стены. Плакала, не пытаясь скрыть слез. Сначала, как в детстве, я пыталась размазать их по лицу кулаком, но соленая жидкость скатывалась за рукава куртки, и я перестала замечать их совсем.

— Девушка, кто вас обидел?

Мужское лицо, внимательный взгляд карих глаз. Я заметила его фигуру еще несколько минут назад. Этот тип наблюдал за мной, держа руки в карманах кожаной куртки. Расплывшаяся развратная морда. Неужели никогда, никогда мне не суждено избавиться от обилия потных, похотливых рук, от грязных прикосновений, калечащих мою душу. Я была рождена женщиной, а значит, с рождения носила на себе проклятие.

— Девушка, я могу вам чем-то помочь?

— Нет! Нечего за мной ходить…

— Девушка, и все-таки…

— Я сейчас закричу! Или брошусь под поезд! Я…

Боль становилась сильней, мне стало нечем дышать, кажется, я протягивала руку к какому-то свету… В глазах стало темно, я пыталась что-то сказать, но не могла… Расплывались радужными кругами огоньки ламп. Расплывалось все вокруг в этом мире. Только боль оставалась со мной (навсегда?). Я хотела это сказать! Я хотела сказать, что ничего не вижу, не помню, не чувствую… Лампы кружились в хороводе, вместо рук сжимая друг друга вырванными электрическими проводами… Боль… Соленая жидкость слез…

Я очнулась от резкого запаха камфары, открыла глаза и увидела неясные очертания фигуры в белом халате. И сзади — еще одной, темной. Постепенно четкость зрения вернулась ко мне, и я разглядела, что лежу на кровати в какой-то комнате, а рядом на стуле висит моя куртка (я в джинсах и свитере, один рукав задран до плеча), а надо мной склонились двое мужчин, один из них врач.

— Ну вот, видите, она приходит в себя. Опасность миновала, — сказал тот, кто был в белом халате.

Второй тихо задал какой-то вопрос, и врач ответил: