Без тебя

Её никак нельзя было обмануть, тем самым предав всё то светлое, что она привнесла в наши жизни. Достаточно единожды увидеть яркий цветок, посреди выезженной солнцем пустыни, чтоб никогда память о нем не придать никогда.

В аэропорт родного города прибываем уже к вечеру.

Пока я вызываю такси, сын звонит маме.

Рейс задержали, хочет предупредить и успокоить. Психотерапия Маруське хоть и помогла, но основополагающие черты характера неизменны. К тому же матерью она всегда была, да и остается, замечательной. И он, и я понимаем — она волнуется.

— Пап, я маме не могу дозвониться, — Коля пристально, глядит на меня, привлекая тем самым внимание к себе.

Он встревожен.

— Занята, наверное. Скоро перезвонит.

Успокаиваю его, а сам отмечаю: она ни разу не позвонила. Задержка рейса — два часа. Такая тишина для Маши несвойственна.

Сколько бы не прошло времени, не переживать за неё не выходит. Так уж бывает, один раз очаровавшись неземной хрупкостью и беззащитностью, трудно избавиться от пагубной потребности чувствовать себя нужным.

Набираю номер Михаила, как-никак, именно на него была возложена миссия её оберегать.

Вне зоны доступа.

Черт.

Происходящее мне нравится всё меньше.

Напряжение сына тоже сказывается.

— Дедушке, позвони, — прошу его, убирая сумку в багажник.

Как только на том конце провода принимают, я убеждаюсь — дело дрянь.

Заикающимся, звенящим голосом отец Маши сообщает: у неё воспалился аппендицит.

Они уже несколько часов в городской БСМП, но операцию так и не начинают.

Приехав в больницу, мы застаем привычно сдержанного мужчину орущим прямо посреди коридора. Он пытается воззвать медперсонал к правлению человечности.

— А вы не боитесь ругаться с врачом, который вышей дочери будет операция делать? — весело хмыкает медсестричка, которую мне больше сучкой назвать хочется.

— Да как вы…, - мужчина задыхается от негодования. — Я вам — скотам, деньги даю. Прошу её побыстрее прооперировать.

— Пусть кто-нибудь другой приедет. Мама или муж. Мы с вами не хотим…

Трудно объяснить, насколько дикими мне её слова кажутся.

Сколько бы грязи тебе не пришлось в жизни увидеть, когда она касается близких — зловоние от неё становится наиболее отвратным.

Прошу сына подождать меня поодаль, нечего ему слушать всё то, что я, скорее всего, удержать в себе не могу.

Подойдя к отцу Маши, прошу его с внуком домой отправляться.

Растерянность на лицах медперсонала меня радует.

— Сереж, — мужчина мне деньги протягивает.

Отрицательно головой качаю.

— Отвезите Колю домой. Он устал после перелета. Я буду вас в курсе держать.

Нам не пристало пользоваться служебным положением. Аттракцион — «а почему бы не посветить ксивой», я не любил никогда. Но страсть к отчаянному веселью и азарт, испытываемый от острых ощущений, никуда не делись.

Стараюсь сдерживать данные Сафи обещания, поэтому мне доставляет сладкое удовольствие ставить на место зарвавшихся, вероломных вершителей судеб.

Почему-то — вот уж загадка — оказывается, что свободные операционные есть, как и время у врачей «здесь и сейчас».

Спустя два часа Машу уже переводят в палату.

Снова набираю Михе. Результат идентичный.

Усталость подогревает злость на бывшего коллегу. Его жена в больнице уже много часов, и за всё это время он не соизволил найти время ей позвонить. Я, конечно, тот ещё специалист в семейных делах — последней, как и первой, девушкой с которой мне жить приходилось, была Маша. После этого я не испытывал желания повторить.

Отзвонившись сыну, уверяю его, что с мамой всё в порядке. В этот самый момент смотрю на неё через стекло в двери, отмечая по виду: «Всё в порядке» — преувеличенность.

Зачарованно разглядываю её лицо, отмечая пугающую, мелоподобную бледность.

Решаю с ней остаться на ночь, раз уж муж у нас призраком резко стал.

Умом понимаю — он может быть занят работой, но легче от этого не становится.

В палате она одна. Вхожу, тихо за собой дверь прикрывая. Разглядываю лицо изнеможенное и знакомое чувство жалости охватывает вмиг.

Утратить способность притягивать к себе неприятности она так и не смогла. Нехилый сгусток изысканных приключений. Даже стандартную операцию ей не смогли просто сделать.

«Ублюдки, конечно».

Сдавливаю переносицу, стараюсь успокоиться. Всё ведь уже хорошо. Чего я тогда вновь завожусь?

Посреди ночи, отойдя от наркоза, она несколько раз просит пить. Говорить ей трудно, поэтому прошу её не высказываться по поводу неожиданности в виде меня.

Так и сижу на стуле рядом с больничной койкой всю ночь, вытянув ноги перед собой. Смачиваю потрескавшиеся губы, измеряю температуру. Против воли в голову лезут воспоминания, как мы по очереди друг другу лечили ветрянку. Было чертовски хреново, но так хорошо. Объяснить такую нелепую смесь ощущений нереально.

Под утро из моего рта едва ли не вырывается негодующий вопль, так как Маша, проснувшись раньше, больно дергает меня за ухо.

— Ты что тут делаешь, Серёж?! — выдает почти возмущенно.

Вот негодяйка. Я тут, значит, шеей своей рисковал, а она…

Сжимаю её руку, всё также держащую меня за ухо. Откуда только силы взялись у лебедя умирающего?! Убираю её, аккуратно опустив на постель.