Без триннадцати 13, или Тоска по Тюхину

- Но тогда что же это выходит, товарищи, - не сводя с нее, с Идеи моей Марксэновны, глаз, воскликнул я, ее духовный ученик и платонический сожитель, - ведь если в 1924 году, в январе, в Горках Ленинских, к нашей всеобщей радости снова начнет биться сердце Вождя мирового пролетариата, дорогого и любимого нашего... товарища, - глубокий, взволнованный вздох, - товарища... Иванова, - моя Идея облегченно переводит дух: не перепутал-таки, Жмурик! - товарища Иванова Константина... Петровича!.. - Точно ветер проносится по залу. Все в едином порыве встают, а я, вредитель, терпеливо дожидаюсь, когда овации поулягутся, и заканчиваю-таки свою вредительскую мыслишку, ничтожную, циничную, типично тюхинскую:

- ...тогда со всей неизбежностью следует, что далее - в 1918 году, тоже в горках, только уже в других - в Уральских, в городе Екатеринбурге восстанет из праха и...

И тут, дорогие мои, раздался в буквальном смысле этого слова - леденящий душу, пронзительный крик:

- Молча-ааать!..

Мне даже показалось поначалу, что это опять он - мой, так называемый, внутренний голос, но и на этот раз я угодил пальцем в небо. Кричала она - моя квартирная хозяйка Шизая, Идея Марксэновна, соломенная вдова. Клянусь, в жизни не слыхивал столь отчаянного, на грани самоуничтожения крика! Вот так, говорят, кричат перед смертью зайцы - безысходно, почти по-человечески.

- Молча-ать, кому говорят!..

Господи, как же она была хороша в это мгновение: глаза метали огонь, грудь - скромная такая, совершенно непохожая на Ляхинскую, возбужденно вздымалась под кожаночкой, неровные зубки постукивали.

Что и говорить - напряжение в зале достигло апогея.

Но тут произошло маленькое чудо. Идиотка Даздраперма опять оконфузилась. Причем, на этот раз, по-моему, специально. И все мы как-то разом расслабились, заулыбались простыми человеческими улыбками, забыли о политических разногласиях. Атмосфера разрядилась. Даже Обосранец и тот, опомнившись, нашелся:

- Товарищи, а хотите, я вам фокус покажу?

Военачальники дружно зааплодировали.

- Дорогие товарищи, - задушевно сказал заметно приободрившийся агент по распространению партийно-правительственных постановлений, - а хотите я сейчас, прямо на ваших глазах съем какой-нибудь совершенно несъедобный предмет?

- Просим, просим! - зашумели все в зале и я, дубина, в том числе.

- Итак, сейчас на глазах почтенной публики я проглочу... ну что?.. Ну, скажем, - и в этот миг он резко повернулся ко мне, - ну, скажем, паспорт, который мне даст наш дорогой гость, гражданин... - он выдержал паузу, - гражданин Финкельштейн, он же - Хасбулатов, он же - Тюхин и так далее, и тому подобное!..

Воцарилась мертвая тишина. Я медленно встал. Вы сами, должно быть, догадываетесь, как безумно трудно, почти невозможно было мне, Эмскому, сказать что-нибудь мало-мальски связное по этому печальному поводу. И все же я сказал.

- Ксива моя была в клифте, - честно, как бывало в камере, сказал я. Клифт взяли на гоп-стоп два штопорилы с волынами. Гадом буду!..

Зал одобрительно зашумел. Идея Марксэновна Шизая, наставница моя, даже глазами заморгала, до того ей понравился мой предельно искренний, полный внутреннего достоинства ответ. Померанец поморщился.

- Ах, вот оно что! - сказал он. - Тут товарищ Тюхин забивает нам баки про то, как его, зубра, казачнули две сявки с дурами. - Он подмигнул в зал. - Ну, что ж, допустим... Но если у товарища Финкельштейна нет паспорта, пусть уважаемый товарищ Хасбулатов предъявит нам с вами какой-нибудь другой документ, ну, скажем... ну, скажем, партийный билет члена КПСС товарища Тюхина!

О, это был поистине сокрушительный, почти афедроновской силы удар ниже пояса! "Вот он и настал, Виктор Григорьевич, - горестно подумал я, вот он и пришел - час расплаты за все содеянное!.." Вот так подумал я про себя, а вслух с трудом выговорил почти непроизносимое:

- Партийного билета у меня тоже нет. Я сдал его в партбю... в партбюро...

- Так-так! - подбодрил торжествующий мерзавец. - Говорите, мы, затаив дыхание, слушаем вас!..

- Я сдал его в свое партбюро, вместе с заявлением, - пропадая, прошептал я, - вместе с заявлением о выходе из нашей родной Коммунистической партии...

Стало слышно, как где-то далеко-далеко, должно быть, в Левашово, сухо пощелкивают одиночные.

На Идею Марксэновну было больно смотреть. Казалось, еще немного и она не выдержит, заплачет! И все же моя бескомпромиссная подруга нашла в себе силы и мужество.

- Этого не может быть, - сухо сказала она. - Тюхин, скажите товарищу лектору, что все услышанное нами - неправда!

- Да правда, правда, - небрежно махнул рукой Померанец, норовя соскочить со сцены.

Идея Марксэновна Шизая небрежностей не прощала никому!

- Одну минуточку! - осадила прыткого Померанца моя хорошая. - А где же фокус, который вы пообещали товарищам сержантам и старшинам?..

- И вольнонаемным! - гаркнула пердунья Даздраперма П.

- Да бросьте вы, девоньки, какие там еще фокусы, - отмахнулся обнаглевший Померанец. - Главное, что у него, у врага, фокус, как говорится, не удалси!..