Без триннадцати 13, или Тоска по Тюхину

Ощупав себя, я с удивлением обнаружил отсутствие каких-либо существенных телесных повреждений. Таинственный феномен НЛО не только заживил мою новую смертельную рану, но и аккуратно заштопал дырочку на ткани пижамы.

Озаренная огнями ночь уже подтаивала с востока. На Литейном полыхал Дом Старшин и Сержантов. Дымился кинотеатр "Спартак". Я вспомнил красочное - с древнеримским революционером - панно не стене, газировку в буфете, одиннадцатикопеечное эскимо, вспомнил, как однажды у меня вытащили из кармана билетик на "Тарзана в Нью-Йорке", - я вспомнил все это и заплакал.

- Шу, Витек, птычки жалко? - не поворачивая головы, произнес, похожий на капитана Нэмо, старшина.

Я не ответил. А чтобы этот кусок не видел моих тюхинских слез, я снял со Щипачева его служебные окуляры, а поскольку там, под окулярами, оказались широко распахнутые, как у всех здешних покойников, сияющие глазищи - совершенно, скажу я вам, человеческие - я перекрестился и, повторяю, чтобы он, макаронник, не видел, как я плачу, надел черные очки на глаза, и взглянул через них на самый красивый Город всех миров и народов и знаете, что я увидел? А ровным счетом - ничего!

- Ну шу, усе понял, Тюхын? И нэчэго тут жалэть, и знаешь пучэму?.. Путуму шу нуга усе это!

- Ну... нуга?!

- Эта, рудувуй Мы, кугда у тэбя нугу в гуспытале утымут, а уна усе равно булыть!

Я растерянно озирался вокруг, пытаясь разглядеть хоть что-нибудь. Я, как Ричард Иванович, щупал воздух и ровным счетом ничего не понимал. Наконец, не выдержав, я сорвал с окаянных глаз своих это спасительное оптическое приспособление, с помощью которого можно было отрешиться от всего: от войны, от смертей, от дорогого товарища старшины...

- Да что ж вы за люди за такие! - ослепнув от зарева пожарищ, горестно вскричал я. - Вы только посмотрите, посмотрите, Иона Варфоломеевич! Или... или у нас тоже нету сердца?!

- Ушибаешься! - нахмурился товарищ С. и, сунув руку за пазуху, вытащил что-то ярко светящееся, с электрическую лампочку величиной.

Нет, все-таки не зря где-то в глубине души я всю жизнь уважал его. Товарищ старшина Сундуков походил теперь на Данко. И я устыдился горячности своей и, переживая, переломил очки надвое.

- Хвантом усе эта! - сказал товарищ старшина. - Нэ жизнь, а цырк-шапыто, а умэсто Буга у ных - Эмыль Кыо!

- Мадула у них вместо Бога! - прошептал я и товарищ старшина, услышав это имя, скрежетнул челябинскими челюстями, которыми однажды на учениях он на моих глазах перекусил танковый трос.

Прикурив от сердца, товарищ старшина бережно вставил его обратно в грудь и, хмуря брови, сказал:

- Усе тут ыллузия - и дума, и вулыцы... И нэбо... И жысь!..

- А смерть, смерть - тоже иллюзия? - дрогнувшим голосом вопросил я.

- У самуе яблучко!

- Постойте, постойте!.. А Даздраперма Венедиктовна, а ее приказ доставить меня, Тюхина, в Штаб?..

- А прыказ, рядувуй Мы, ун и в грубу - прыказ, а Даздрасперма Вэнэдыктовна Пэрвая - нэпусрэдствэнная муя начальныца!.. Еще вупрусы есть?.. Тугда прыгутувься, я сэйчас утключу гравытационную защыту, а ты прыгать будешь!.. Да нэ на вулыцю, а ку мнэ!

И тут Иона Варфоломеевич Сундуков чикнул какой-то штучкой на своем, напоминавшем трибуну партсобрания, пульте управления Кораблем (пуК), трасформаторное гудение оборвалось, рдяное облачко, окружавшее летающий аппарат исчезло. "Ну же, чего рут руззявил!" - махнул рукой товарищ старшина и я, Тюхин, прыгнул.

Ничего такого сверхъестественного не произошло. Я, правда, малость поскользнулся, ударился злосчастной своей левой коленкой о ребристый металл корпуса, но тут же встал, одернул пижаму.

- Кутурый час? - спросил тот, кого я, придурок, чуть не принял за Сталина.

Я вытащил роковые часы и отщелкнул золотую крышечку с гравировкой.

Вот эта секундная пауза - он, задумавшись о чем-то, спросил, я глянул на циферблат и уже открыл было рот, но вздрогнул - это как это? - зажмурился, встряхнув головой, снова посмотрел, более того, даже пересчитал на всякий случай цифры на циферблате, и когда подтвердилось, а подтвердился тот странный факт, что часовых делений на часах было не дв

Глава двадцать первая У дымящейся воронки в чистом поле

Всего переломанного, меня подобрала вездесущая хлопотунья Перепетуя. Очнувшись, я обнаружил себя в котельной, на куче ветоши. Подмигивала коптилка. На бетонном полу валялись пустые бутылки из-под фиксажа.

Перепетуюшка при ближайшем рассмотрении оказалась не такой уж и старой. С последней нашей встречи на трассе факельного забега она заметно вымолодилась, обзавелась зубами и даже, в некотором смысле, похорошела. Заметив, что я пришел в себя, спасительница моя облегченно вздохнула:

- Очухалси, сокол сталинский! Ну, слава Развратной Засыпательности! Гипосульфитику хошь?..

Вздрогнув, я впал в тревожную задумчивость.

Что и говорить, положеньице было аховое! Сочетаться морганатическим браком с заминированной дурой Даздрапермой я не желал. Даже сама мысль об этом мне, вернувшемуся из Задверья убежденным марксэнистом, казалась кощунственной. Уж на этот-то раз поступаться принципами я не собирался.