Без труб и барабанов

Гости не могли не вызвать у филологических барышень интереса. И поначалу девочки Оле завидовали. Но романтик Мартин — самый малоразговорчивый из троих, самый некрасивый и самый старый — был в конце концов всеми забракован.

Почему эту дружбу не пресекли? Потому, быть может, что, вопреки советской литературе и кинематографу, не верили в колхозную романтику. А всего вернее потому, что Оле и Мартину после практики предстояло учиться в разных вузах. К тому же парочка вела себя скромно, без глупостей — не целовались даже. Нет, угрозу представляли не Мартин, а вырвавшийся на свободу Ян и вечно голодный Борислав.

Горе тому, кто вынужден отвечать за других людей. Горе вдвойне, если это люди молодые, неопытные, чьи основные приоритеты — еда и любовь. И несчастный комсорг жил так, будто привязан был к часовому механизму бомбы.

Грузовичок тащился вдоль вспоротой борозды, и девять скромных девочек, не разгибая спины, подбирали красноватый рязанский картофель; мешки наполнялись, а двое иностранцев, перешучиваясь по-своему, волокли их следом за барышнями и по мере наполнения легко забрасывали третьему на грузовичок. Третий, и это был Мартин, вытряхивал картошку и подавал пустой мешок вниз. Сверху он следил за Олей — как та нагибается и ловко выбирает из раскуроченных комьев картофелину. Мартин любовался.

Она набирала полный мешок, он принимал его на борт, опустошал и с улыбкой подавал Оле, лишь иногда позволяя себе невзначай коснуться ее грубой рукавицы. Рукавицы были так велики, что Оля подвязывала их на запястьях веревочками. От постоянных поклонов кровь приливала к щекам, и она, порозовевшая, с благодарностью смотрела снизу вверх — туда, где на фоне бледненького осеннего неба сияла растрепанная шевелюра Мартина, — и рукавицы не отнимала. Но кто это видел? Ниточка их любви тихонько вилась среди страстей и катастроф, каким-то чудом не сгорая и не обрываясь в мешанине горячего и острого. К концу сентября накопилось, как в том ковчеге, всего по паре: две беременности и две пьяные драки, два острых отравления и два острых отита, две измены и два предательства, две кражи и две травмы, накопилось того и сего, но самые большие две проблемы — это были Борислав и Ян, Ян и Борислав.

Быстро оценив выгоду соседства с комсоргом, который занимал пусть каморку, зато изолированную, они стали его немножечко шантажировать, и комсорг, делать нечего, по мере надобности пускал их туда в сопровождении некоторых филологических барышень, пренебрегающих скучной советской моралью. Комсорг резонно рассудил, что цели, с которыми барышень водят в каморку, от политических далеки, и счел, что пойти навстречу иностранным товарищам — наименьшее из зол.

Ян и Борислав стали общим достоянием. Девушки из-за них даже не ссорились (ну почти). А Мартин? Что Мартин! Что Оля при Мартине! Они были странные. Отстраненные. Про них думать забыли.

Так и дружили. Все больше молчали да переглядывались. Мечтали, конечно, но тоже как-то осторожно, о глобальном. Оля мечтала, что при коммунизме все до ста лет доживать будут, потому что условия хорошие, Мартин — что скоро станет вся энергия из солнечных батарей.

— А как же облака? Тучи? — смеялась Оля, поднимая глаза к отяжелевшему сентябрьскому небу. — Через такой мрак солнце разве пробьется?

— Мраки² выгоним! — заверял Мартин, проследив за ее взглядом.

Этой тихой дружбе было всего ничего. Что такое месяц? Но в последний колхозный день, перед посадкой в автобусы и грузовики, Мартин подошел к Оле, крепко взял за локоть и сказал:

— Оля, иди за меня замуж!

— Мне еще нет восемнадцати, — виновато ответила Оля. В голосе ее не было ни удивления, ни радости, а лишь сожаление, что не может выполнить просьбу. — У нас до восемнадцати замуж нельзя.

— Когда твои восемнадцать?

Вид у Мартина был такой решительный, что «четыре гитары», ставшие свидетельницами сцены, дружно рассмеялись.

Мартин на них даже не оглянулся. Он смотрел на смущенную и немножко растерянную Олю сверху вниз и ждал.

— Двадцать девятого октября, — сказала она после напряженной паузы, изрядно утомившей обоих влюбленных.

Мартин улыбнулся:

— Тридцатого будем жениться!

Оля серьезно кивнула.

Спустя мгновение всех начали загонять по машинам, поднялась суета, и влюбленных оттащило друг от друга. Но это уже ничего не решало.

Глава 3

Людям спокойнее думать, будто кто-то дергает за ниточки — и любой поступок, любое слово предопределены произволом кукловода. Даже те из нас, кто считает, что там ничего нет, кроме холодной космической пустоты, с опаской посматривают вверх: «А вдруг?» Действительно, а вдруг?.. Люди не любят быть свободными. Не любят, не спорьте. Свободными от ответственности — это пожалуй. От обязательств — да! Но боже упаси нас от свободы выбора. Каждую минуту отвечать за себя — слишком сложно. Слишком страшно. Пусть уж там, наверху, действительно кто-то будет.