Без ума от шторма, или Как мой суровый, дикий и восхитительно непредсказуемый отец учил меня жизни

Отец барабанил пальцами по рулю. Я представил его в компании беспощадных преступников, в постели дочери мафиози; как он бросает вызов Гуверу и противостоит ответным нападкам. Невероятный риск! Как ни странно, все это не особо впечатляло жителей Топанга-Бич. Я давно понял: кем бы ты ни был, каких бы умопомрачительных высот ни достиг, Топанга-Бич на это плевать. Здесь имеет значение только серфинг, уравнивающий всех

и вся. Думаю, такая простота и ясность были отцу по вкусу.

Впереди замаячили здания, выкрашенные в пастельные тона, и отец объявил, что мы въезжаем в городок Сан-Висенте.

Мы пообедали в каком-то ресторанчике. Отец заметно грустил, и я все гадал, связано ли это с Сандрой. Мы сидели под решетчатой крышей, и лицо отца было разделено на две половинки тенью от решетки. Один глаз был освещен, другой оставался в темноте. Я впервые видел его таким – замкнувшимся в себе, что-то скрывающим. Невозможно было понять, что он думает и чувствует, и я подумал – уж не это ли так доводило маму?

– Все, поехали, – объявил я, чтобы поскорее увидеть отца при нормальном дневном свете.

* * *

Воздух над асфальтом подрагивал от зноя, и все вокруг было намертво высушено. Мы пили минералку, ели арахис и бросали скорлупки в окно. Единственный веселый момент был, когда мы соревновались «Кто громче пукнет». Отец выиграл. Затем мы решили сходить по большой нужде в заросли полыни. Только мы присели на корточки, как отец сказал, чтобы я поостерегся гремучих змей. В итоге у меня ничего не получилось и мне так скрутило живот, что я мучился до ближайшего прибрежного городка, где в кафе был туалет.

Выйдя оттуда, я обнаружил отца на пляже – аккомпанируя себе на гитаре, он пел трем мексиканкам песню «Золотое сердце». Как мне показалось, девушки были одеты по-зимнему, и одна из них прямо в одежде зашла в океан и искупалась. В Вальярте люди тоже так делали, и я задумался, почему они не носят купальники.

Из бара вышли два довольно невзрачных парня и уставились на отца и на девиц. Он продолжал играть, словно не замечая, что на него смотрят. Один из парней, весь обгоревший под солнцем, окликнул его по-испански (я разобрал слово «гринго»[15]). Тогда отец взглянул на него – надбровная дуга изогнулась, и глазное яблоко глубже опустилось в глазницу.

Парень рассмеялся ему в лицо. Я испугался, у меня задрожали руки. Обгоревший тип подошел к отцу, и я ощутил комок в горле. Отец бросил ему что-то по-испански, и это ошеломило парня. Он немного помолчал, а потом сказал что-то в ответ. Папа улыбнулся, принялся наигрывать мексиканскую песенку и запел на испанском. Из бара выходил народ, и обгоревший парень указывал всем на моего отца. Выглядело все так, будто он сам устроил этот маленький концерт своего старого приятеля-

гринго.

Я подошел к отцу и сел рядом. В перерыве между песнями я сказал ему, что хочу уйти. Он бросил взгляд на океан.

– Ага. Тут нет волн. Надо бы взглянуть на карту, – согласился он.

Мы заселились в мотель, выстроенный из шлакоблоков, и отец заплатил пожилому клерку, чтобы тот присмотрел за грузовичком. Мы припарковались прямо напротив нашей комнаты и не опускали желтую занавеску. Отец взял в руки карту. Красными кружками были обведены места хорошего серфинга, о которых ему рассказывали.

– Видимо, завтра мы проедем через парочку местечек, – заметил он.

* * *

Дорога рассекала долину, окрашенную сероватыми красками, а когда совсем рассвело, земля начала отливать золотом. Словно гордые ковбои, стояли кактусы, и за их острыми верхушками виднелось солнце. Одни только кактусы и кусты могли здесь выжить. Через пару часов начнется жара, поднимется пыль, и нам опять предстоит целый день печься в грузовичке, прилипая к сиденьям, глотать из окон пыль вместо вожделенной прохлады и еле-еле шевелиться, как зомби.

Я мечтал о снеге, о его холодной свежести у меня на лице; представлял, как он превращается в воду во рту. Я все бы отдал, чтобы повернуть время вспять и вернуться в зиму.

* * *

Всего восемь месяцев назад мы с отцом поднимались на однокресельных подъемниках по склону горы Уотерман. Дорога от Топанга-Бич на его маленьком белом «Порше» заняла у нас полтора часа. Шел снег, но отец не стал останавливаться и надевать цепи на колеса: он хотел попасть на первый рейс и скатиться по свежевыпавшему снегу. Я уселся на мокрое сиденье, и работник подъемника укрыл меня одеялом. Я посмотрел на вершину склона, в лицо метели. Мне было тепло в моей парке, но лицо замерзало. Потом я вспомнил о дне рождения Бобби Ситрона и о шоколадном торте и подумал, что хорошо бы не пропустить эту вечеринку.

Сойдя на вершине, мы добрались до небольшого скопления елок, где были защищены от ветра. Отец обогнал меня, изгибая бедра, как скаковой жеребец. Впереди показался валун – почти идеально квадратный, размером с небольшую будку. Папа подкатил к нему и заглянул за край хребта.

– Выглядит классно, Малыш Оллестад!

– Он очень крутой?

– В самый раз для такого снега, – ответил отец, и я понял, что да, крутой.

– Мне не нравятся слишком крутые склоны.