Читаем Без ума от шторма, или Как мой суровый, дикий и восхитительно непредсказуемый отец учил меня жизни полностью

Чарли выглядел абсолютно спокойным. Он был на пять сантиметров выше и почти на пять килограммов тяжелее меня. Мы кружили друг против друга, и я пританцовывал, как Али. Заметив просвет между перчаткой и плечом Чарли, я понял, что смогу засветить ему кулаком в челюсть. Но вместо того, чтобы рвануться вперед и нанести удар, рука моя ушла в сторону. Я снова попытался замахнуться, но мышцы свело, и, лишь преодолев их сопротивление, я сумел нанести удар, который пришелся противнику в лоб и походил на хлопок мухобойкой. И тут он атаковал меня! Я неосторожно поднял руки, и Чарли ударил прямо в живот. У меня перехватило дыхание. Я повернулся боком, и тогда он ударил по носу. Что-то жуткое пронзило меня с головы до ног. Это было больше, чем боль: мокрое и холодное, как этиловый спирт, которым отец протирал уши после серфинга. На глазах выступили слезы, и тут же меня охватил дикий страх. Я оглянулся по сторонам, ища помощи. Ник смотрел на меня искоса, поджав губы.

– Сдаешься? – спросил он.

Я кивнул. Чарли вскинул руки в знак победы.

Я протянул руки Нику, чтобы он расшнуровал перчатки. Он потер лоб, вздохнул и поставил пиво на землю. Чарли расхаживал с самодовольным видом, и Микки хвалил его за стойкость. Я вспомнил, как я плакал по своей Реггеди-Энн после обмена. Мне хотелось забрать ее обратно. Это была единственная игрушка, которая осталась с тех времен, когда родители еще жили вместе. Но было поздно – мальчик с куклой уже уехал в другой город.

Чарли раньше меня снял перчатки и сообщил, что едет кататься на скейте с Трэфтоном, Шейном и другими ребятами – легендами пляжа. Они поднимутся к Костлайн, где новенький асфальт и крутые, широкие улицы, которые никогда не кончаются.

– Норман, у мамы на это имеется особый запрет, – вмешался Ник, прежде чем я успел попроситься поехать с Чарли.

Я почувствовал, что у меня краснеет лицо и дрожит подбородок.

– Это слишком опасно, – добавил он.

Я дотронулся до носа. Было больно. Казалось, Ника забавляет эта нелепость – разрешать мне боксировать, но запрещать кататься на скейте.

– В жизни то и дело приходится с чем-то мириться, – сказал он и похлопал меня по спине, словно желая смягчить несправедливость. – Лучше привыкай к этому сейчас.

Ник с Микки ушли вперед, взяв у нас перчатки и капы, чтобы мы их не потеряли. Я проводил Чарли до его дома у мыса.

– Если хочешь, можешь поехать с нами, – сказал он.

Я и сам знал всех этих ребят, и мне не было нужно его разрешение. Но я сделал вид, что благодарен ему.

Глава 3

Я открыл глаза, лежа под…

…вершиной Онтарио. Снежные хлопья сыпались с неба и ложились на лицо. Только что мне снился сон, но я не мог его вспомнить. Вроде бы мы с отцом бок о бок съезжали по нехоженому склону?

На ветру трепетали сосновые иглы – такие нереально отчетливые, что я засомневался, не сплю ли до сих пор. Я лежал в неловкой позе, перед глазами маячил кусок приборной панели. Один ее конец тонул в тумане, словно перевернутый корабль. Позади нее торчал толстый ствол дерева. Невозможно было понять, где линия горизонта, и я напряженно вглядывался в пространство, пытаясь сориентироваться. Вдруг туман разлетелся, словно вспорхнувшая птичья стая, и я увидел впечатанное в ствол крыло самолета. Все эти разрозненные жутковатые детали совершенно не складывались в сколько-нибудь осмысленную картину. Хлопья снега беспорядочно сыпались во все стороны, снова взвивались вверх и пропадали в белизне надвигающегося тумана.

Я попытался вздохнуть, но не смог набрать в легкие достаточно воздуха. Живот сдавило ремнем безопасности, который удерживал меня на сиденье. Я начал звать отца.

– Я не могу дышать, – простонал я. – Папа, я не могу дышать!

Прижатый к сиденью ремнем, я не мог обернуться и посмотреть на отца и Сандру. Я то терял сознание, то приходил в себя – будто бы погружался под воду и резко выныривал на поверхность, чтобы вновь исчезнуть в глубине. Наверное, все это просто ночной кошмар, дурацкий сон. Только мне почему-то никак не удавалось проснуться…

В одно из пробуждений я кое-что увидел за обломками кабины. Это был пилот, и лежал он в такой позе, словно решил прыгнуть в воду задом. Мне показалось, что на месте носа у него зияет кровавая пустота, но туман поглотил его прежде, чем я смог в этом удостовериться.

Я вновь попытался вздохнуть. Ну хоть бы глоток кислорода! Я потянулся к застежке ремня, и мои синие полукеды «Вэнс» скрипнули по снегу. Пряжка расстегнулась, легкие обожгло холодным воздухом. «Папа все исправит», – сказал я себе. Он сделает так, что все опять встанет на свои места.

Перейти на страницу:

Похожие книги

100 великих казаков
100 великих казаков

Книга военного историка и писателя А. В. Шишова повествует о жизни и деяниях ста великих казаков, наиболее выдающихся представителей казачества за всю историю нашего Отечества — от легендарного Ильи Муромца до писателя Михаила Шолохова. Казачество — уникальное военно-служилое сословие, внёсшее огромный вклад в становление Московской Руси и Российской империи. Это сообщество вольных людей, создававшееся столетиями, выдвинуло из своей среды прославленных землепроходцев и военачальников, бунтарей и иерархов православной церкви, исследователей и писателей. Впечатляет даже перечень казачьих войск и формирований: донское и запорожское, яицкое (уральское) и терское, украинское реестровое и кавказское линейное, волжское и астраханское, черноморское и бугское, оренбургское и кубанское, сибирское и якутское, забайкальское и амурское, семиреченское и уссурийское…

Алексей Васильевич Шишов

Биографии и Мемуары / Энциклопедии / Документальное / Словари и Энциклопедии
Достоевский
Достоевский

"Достоевский таков, какова Россия, со всей ее тьмой и светом. И он - самый большой вклад России в духовную жизнь всего мира". Это слова Н.Бердяева, но с ними согласны и другие исследователи творчества великого писателя, открывшего в душе человека такие бездны добра и зла, каких не могла представить себе вся предшествующая мировая литература. В великих произведениях Достоевского в полной мере отражается его судьба - таинственная смерть отца, годы бедности и духовных исканий, каторга и солдатчина за участие в революционном кружке, трудное восхождение к славе, сделавшей его - как при жизни, так и посмертно - объектом, как восторженных похвал, так и ожесточенных нападок. Подробности жизни писателя, вплоть до самых неизвестных и "неудобных", в полной мере отражены в его новой биографии, принадлежащей перу Людмилы Сараскиной - известного историка литературы, автора пятнадцати книг, посвященных Достоевскому и его современникам.

Альфред Адлер , Леонид Петрович Гроссман , Людмила Ивановна Сараскина , Юлий Исаевич Айхенвальд , Юрий Иванович Селезнёв , Юрий Михайлович Агеев

Биографии и Мемуары / Критика / Литературоведение / Психология и психотерапия / Проза / Документальное