Без вины виноватые

– Ты ведь помнишь, что извинения раздражают Энгеля. Тем более он прав: ты бессмысленно извиняешься. Ты ведь просто делишься своей радостью, а это разве плохо?

«Нет, не плохо», – мысленно ответил Винин «светлому» человеку.

– Именно – не плохо. Не стыдись из-за пустяков.

«Светлого» человека, как для себя его обозначил Винин, звали Лука. Писатель не знал, сколько ему лет, каково его появление и сущность, только знал, что «светлый» человек пришёл к нему ещё в детстве. Винин сразу узнает из тысячи его добрый лик, небесные глаза, короткие розоватые волосы, нос с горбинкой, монокль на верёвочке и наиприятнейший баритон, который только может существовать. Всегда в голубой рубашке с круглым воротником и нежно-розовой бабочкой, белых брюках на чёрных подтяжках и в туфлях он становился действительным воплощением «идеального» человека. Никто кроме Винина не мог увидеть этого небесного посланника и насладиться его сладким голосом, ведь Лука был лишь плодом воображения писателя, воплощением всех его светлых мыслей, мечтаний, решимости и рациональности. Благодаря Луке он смог достичь желаемого, т. е. карьеры, и не опустил руки.

– Не думай о плохом, иначе просто растратишь жизненную энергию, – постоянно твердил Лука и был прав.

Последующие три часа прошли за чтением. Энгель прерывался, чтобы прояснить и обсудить произошедшие события в рассказе, а Винин искренне радовался, что товарищу нравилась его работа и что она не оставляла его равнодушной. Радовался за него и Лука, наблюдавший за их разговором с другого кресла, и приговаривал: «Всё будет хорошо. Всё и так хорошо».

«Что ещё надо для счастья? – думал Винин. – А больше ничего не надо. Я и так самый счастливый человек».

– Ты действительно счастлив? – улыбался Лука.

«Я безумно счастлив».

– Это хорошо, очень хорошо! Хорошие люди должны быть счастливы, а ты – очень хороший человек!

«Я не плохой человек?»

– Не плохой.

II

«Зверь»

Даменсток, 4 марта, 1044 год

Время 00:04

Полночь.

Непроглядная тьма завладела небом, замолчали птицы, опустели кресла. Тишину ночи прерывал звон посуды и журчание воды на писательской кухне. Энгель давно вернулся к себе домой, час назад лёг спать, перед этим созвонившись с другом, и уже видел десятый сон. В это же время Винин, сложив помытую посуду, вытер руки о подол рубашки, вернулся в комнату и сел за стол. Часы шептали: тик-так, тик-так, тик-так…

Желтоватым светом прорезала тьму настольная лампа. Зашелестела бумага, на стол опустилась набитая заметками папка, – Винин сел работать. Он вытащил записанные в хаотичном порядке на клочках бумаги идеи и заготовки для новых рассказов и вдумчиво разложил всё перед собой в определённом порядке. Если бы кто-то взглянул на записи, то не понял бы ничего, ибо вся композиция и фабула временно пылились в писательской голове. В нездоровом сердце кипело вдохновение, жаждало вырваться на свободу, – и вот, когда сгустилась ночь, пришёл его час, а ночь, как правило, излюбленное время для работы. Ночь с самого детства была Винину старшей сестрой, показывающей красоту чёрных небес, дающей наполнить лёгкие свежим ароматом мистической тишины. Как бы его не бранили за ночные посиделки, как бы утром не было тяжело вставать, он не мог не поддаться соблазну встретить за окном рассвет и первым услышать щебетание птиц. Но в то же время утром желание утонуть в прохладной постели резко возрастало, одолевала зевота, и Винин уже поддавался этому желанию, просыпаясь часов в двенадцать, если не услышит крика будильника.

«Ложился бы вовремя спать», – постоянно твердили ему Энгель, матушка и Лука.

«У меня вдохновение!» – отвечал Винин и не спал до утра.

Заточив карандаш и пробежавшись по заготовкам, Винин был готов начать расписывать план, но, как только кончик грифеля притронулся к бумаге, он замер. Рука налилась свинцом, пальцы судорожно сжимали карандаш. Часы монотонно тикали: тик-так…

Прошла минута, две, три, шесть, десять. Бумага оставалась девственно чистой.

«Надо написать план», – звенели остатки мыслей в голове, но их заглушала пустота. Только что вдохновение жаждало вырваться наружу, стремилось занять собою всё время, отведённое для сна, а что сейчас? В одночасье всё пропало: нет ни мыслей, ни желания. Нет ничего и это ничего ужасно пугало. Быть такого не может, чтоб у него не было мыслей! Он всегда о чём-то да думал, пусть даже это был пустяк, но ведь он думал!

«Нет мыслей, совершенно нет мыслей!»