Без выбора

Так вот, вычитал я в тех журналах, что крестьянам-переселенцам в Сибири доставляли специальные корчевальные машины. Была одна такая даже отечественного образца и имела доброе название - "Илья Муромец". Кого бы могла заинтересовать такая тема, спрашивал я себя, разумеется, лукавя, потому что знал кого - Василия Захарченко, главного редактора "Техники молодежи" и, что самое главное, друга Ильи Глазунова. Как уж я подъехал к ним со своей идеей, подробностей не припомнить. Захарченко с поощрительных кивков Глазунова заинтересовался и выдал бумагу обычного образца - под логотипом журнала просьба ко всем организациям: содействовать такому-то в подготовке материала на соответствующую тему. Глазунов профинансировал поездку и даже вручил "на всякий случай" невиданную по тем временам редкость - газовый пистолет...

Ни за что не взял бы, если б знал, какова будет роль этой игрушки во всей истории...

С Василием Захарченко всегда при случайных встречах здоровался с почтением, хотя он меня напрочь не помнил. Причина моей симпатии не только в том, что помог когда-то. В разговорах о том о сем уловил я, или мне только показалось, что он, длинноногий седой старикан, так же, как и я, поклонник движения. Имею в виду автомобиль. У меня лично ненормальная, отнюдь не "славянофильская" страсть к машинам. Как бы ни устал - физически или мозгами, - влез, включил, что надо, нажал, на что надо, и поехал, поехал, поехал, куда глаза глядят и куда дорога позволяет. А если еще и с целью да пользой, ну, тут вообще - "счастье!". Лучше только - женщина, да простится мне сия пошлость...

Но вот случилось то, о чем мечтал-болел. Тронулся поезд от Ярославского вокзала в далекую сторону иркутскую, "где между двух огромных скал обнесен стеной высокой Александровский централ". На централы мне наплевать, ими меня не удивишь, насмотрелся на них и насиделся - хреново, но жить можно. А вот без Байкала, если очень долго, можно несправедливо весь небайкальский мир возненавидеть, а есть ли грех больший, чем ненависть к Божьему миру?!

Но как только тронулся поезд, "тронувшиеся" на тоске мозги мои тотчас же "встали на место". И теперь одна забота: во что бы то ни стало оправдать доверчивость Захарченко, так и не спросившего меня, зачем, мол, сто верст киселя хлебать, когда все нужное можно отыскать в соответствующих московских архивах, и деньги Глазунова - их тоже надо честно отработать...

Но первые часы по мере удаления поезда от Москвы все равно проторчал у окна, отсчитывая километры удаления. Процесс удаления требовалось зафиксировать так, чтобы все помыслы только в одну сторону - на восток...

Стучат колеса ритмом скуки,

Пьяны бессонницею сны.

И непрощавшиеся руки

Тоской пожатий не больны.

Неоправдавшейся весною

Соблазн отчаяния изжит.

Ничто из брошенного мною

За мной по рельсам не бежит.

Конечно, я убегал, но побег теперь уже, с момента начала движения, был не бессмысленным.

Перед тем, в семьдесят третьем и в семьдесят пятом, мы с женой, вынужденной безработицей гоняемые по стране, два сезона отработали в прибайкальской тайге, откуда нас в конце концов выперли по причине практической неподконтрольности. Расфуфыренная дама в Слюдянском райисполкоме так сформулировала невозможность нашего с женой дальнейшего пребывания в полях невидимости: "Мы не можем позволить вам заниматься антисоветской пропагандой среди разрозненных работников леса, оторванных от основных масс сознательного пролетариата".

Мой стишок несколькими строками выше - сущая банальность перед этим истинным шедевром почти платоновской прозы... Авторство, конечно, не ее. Это из ориентировки, спущенной умными московскими оперативниками в забайкальскую глушь изнывающему от безделья местному оперу, который наконец-то получил под свою опеку "злодея" по профилю.

Мы с женой устроились тогда разнорабочими на дальний участок тайги Байкальского зверопромхоза. Жили впроголодь. Зато на воле. В радиусе сорока километров ни одной человечьей души. Начальник участка, молодой парнишка, озабоченный прокормлением семьи в основном посредством браконьерства, к нам заглядывал редко. Пока его не достал слюдянский опер: "А ну, дуй на базу, узнай, как там Бородин. И бинокль ему зачем, узнай".

Парень прибегал взмыленный, косился на бинокль, проклинал опера, но нас терпел. Пока однажды не получил задание все от того же опера "точно" узнать, где Бородин прячет рацию!

Взмолился парень. Ему ж зарабатывать надо, а тут опер-псих вконец задергал дуростью своей...

Мы с женой уволились и ушли в другую часть прибайкальской тайги "бичевать", то есть добывать кедровый орех - труд воистину каторжный...

Но эти два сезона болтания по тайге открыли мне некоторую специфику взаимоотношений между двумя хозяевами тайги: лесхозами и леспромхозами.