Без взаимности (ЛП)

Я помню изумленный взгляд Калеба и его расслабленные улыбки. В тот вечер его прикосновения не были мимолетными. Он гладил меня по щеке, пока о чем-то говорил. Обнимал меня за талию, когда мы танцевали. Раньше мы никогда не танцевали, так плотно прижавшись друг к другу. Я ощущала его учащенное сердцебиение и врала сама себе, будто это из-за меня, а не марихуаны или выпивки.

Еще никогда я не ощущала себя настолько любимой и отвратительной одновременно. И до сих пор не понимаю, как такое возможно. Это было ужасно, но, словно голодная собака, я поглощала его внимание и его любовь. Потому что какой еще у меня был выбор? Он должен был уехать. И не любил меня такой, какая я есть. Все, что мне оставалось, — это дать ему свое тело, причем я знала, что он откажется, если будет трезвым. Поэтому я немного подправила его восприятие.

— Мы оказались в комнате, куда не доносились звуки вечеринки, и я… поцеловала его. Он… м-м-м… поначалу не ответил, но потом сдался и… — мой вздох получается прерывистым.

— А потом я разделась и, взяв его руки в свои, прижала их к своему телу. Я-я видела, что он был смущен и не хотел, но я села на него верхом и… хм, да. Мы переспали. Мне казалось, что если я отдам ему свою девственность, то Калеб меня полюбит, но он уехал на следующий же день, — я моргаю, и одинокая слеза скатывается по моей щеке. — Так что это я сделала ему больно. Он был моим лучшим и единственным другом, но еще он мой сводный брат. А я заставила его заняться сексом со мной.

Вот и все. Все мои уродства на виду. Как и причины моей неправильности. Вот почему меня заточили в этой башне. И почему меня ненавидит собственная мать. Интересно, что она сделает, если узнает, как я поступила с Калебом. Она знает, что я люблю его, но не в курсе, как много табу я нарушила ради этой любви.

Когда Томас отпускает мое запястье, болезненное давление внизу живота ослабевает и превращается в приглушенную пульсацию.

Он хочет отодвинуться от меня.

В ответ на это слез становится еще больше — соленая и бесполезная вода, которая никогда и ничего не сможет исправить. Я ему противна, но разве в этом его можно винить? Я подавляю рвущийся наружу всхлип, но вместо него получается икота, когда на своей щеке чувствую его грубую руку.

Томас прикасается ко мне своими волшебными руками.

Это уже третий раз, и он куда интимней предыдущих. Мозолистые пальцы скользят по моему подрагивающему подбородку. Успокаивая и прекращая дрожь. Будто лекарство.

— Я боюсь… — срывающимся голосом шепчу я.

— Чего?

Навсегда остаться такой же несчастной и одинокой.

Но вслух ничего не произношу, потому что сейчас мы стоим ближе друг к другу, и я совершенно потеряла голос. Я замечаю поры на его коже и пятнышки на радужке глаз. Его взгляд скользит по моему лицу — слева направо и сверху вниз.

Я кладу руку на его ладонь и чувствую волоски на костяшках. Они будоражат мои чувства, делают их текучими и горячими. Я хочу пососать его пальцы. Хочу попробовать их на вкус, после того как он прикоснется ко мне. Хочу знать, на что похожа его кожа после соприкосновения с моей.

Мое воображение атакует образ его — и его пальцев — внутри меня. Внутри моей жаждущей сути. Образ, где он ласкает меня, одновременно успокаивая и настойчиво поглаживая. Я фантазирую, как его пальцы немного согнутся и, собрав изнутри мои соки, дадут мне их попробовать.

Это желание настолько сильное, настолько живое, что, не в состоянии сдержаться, я прижимаюсь носом к его ладони. Я практически перестаю его видеть, образ Томаса становится подернутым посверкивающей дымкой.

К черту сдерживаться. Я это сделаю. И попробую его кожу на вкус. Всего раз, — обещаю я себе. Плохо от этого никому не станет.

Я поворачиваю голову и высовываю язык. И прикасаюсь кончиком к месту, где пальцы соединяются с ладонью. Касание едва заметное. В этой огромной бескрайней вселенной оно практически не существует, но вкус его кожи взрывается у меня во рту — насыщенный и провокационный. Солоноватый шоколад.

С некоторым запозданием я понимаю, что он напряжен. Дымка рассеивается, и я возвращаюсь в реальность. Отодвигаюсь от стола и от его прикосновения, а он остается неподвижным. Его рука тяжело падает вниз.

— Прости, — говорю я, стыдясь своих действий и неумения себя контролировать. Кара была права: мне нужно над этим поработать. Как следует поработать.

Томас ничего не говорит. Его безмолвие и ничего не выражающее лицо пугают меня больше, чем возможный крик. Этому молчанию я бы предпочла его гневный окрик.

Боже, какая же я глупая.

— Мне пора.

  

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Сейчас суббота, и мы с Эммой, Диланом и Мэттом сидим в «Алхимии». Кода нашли столик в центре зала, Эмма поставила на него большую сумку со всякими штуками. Сегодня вечер экспромта «Лабиринта», и она отвечает за подсказки.

— Напомни, зачем тебе понадобилась эта огромная сумка? — интересуется Мэтт и, сняв с себя пальто, вешает его на спинку стула, после чего садится.

Дилан презрительно смотрит на него.