Без затей

— Не хотелось вас беспокоить. — Болит, а я улыбки строю, делаю вид, что ничего, мол, все в порядке.

Вколола.

— Подождем, когда пройдет, коллега?

— Конечно, подождите, пожалуйста! — Это Валя. Чего влезла?

Вот и ждут.

— Может, мне в ванне, в горячем, подождать?

— Под кайфом будете, коллега. Еще захлебнетесь.

Небось если бы приехала ко мне в больницу, называла бы доктором. А сюда пришла благодетелем. Ну вот! И Егор притащился. Уж совершенно ни к чему. Устроили панику!

Отпускать стало понемногу.

Остались втроем. Бригала ушла. Боли ушли. Виталик спать лег. Сидим пьем чай. Это ж надо: боли ушли — и совершенно нормальный человек.

Нужно, необходимо обследоваться. Хоть и была типичная каменная колика, ан чем черт не шутит — надо бы знать наверняка. Обсуждаем с Егором положение. Пикейные жилеты, только на медицинские темы. Уровень тот же. Егор рассказывает, что был у Нины, что там делал, как Полкан. Тьфу на них! Что делал у Нины… Да не то ты делал! Другое делать надо. Ну прямо ребенок, а уже седина пробивается. Все-таки характер у меня дурной. Сдерживаюсь, сдерживаюсь — глядь, уже колика. Может, если не сдерживаться, не было бы и болезни? Может, истинно добрый человек имеет больше шансов умереть не мучаясь? Вздор — когда не сдерживаюсь, тоже колика бывает.

— Ты мне лучше скажи, что нового с этим самым «балансом на баланс»? Какие еще нужны подписи?

— Теперь в райисполкоме.

— Так там уже были. Или нет? Я запутался. Похоже, что попытку захвата эндоскопов следует признать несостоятельной.

— Почему это? Добудем. С таким командующим!

— Да мне самый приступ… тьфу ты, принцип не нравится. Почему мы сами должны добывать эту аппаратуру?

— Дим, не заводись, не начинай сначала. Разве не заманчиво — при желтухе вынуть камни без операции?! Да если без разрезов, без дренажей можно хоть раз удалить камни из протоков — мы же качучу должны плясать от радости!

— Да не о том я! Если эти эндоскопы помогают врачу одолеть болезнь, кто в них больше всего заинтересован? Врач? Больные? Все! Общество! Вот пусть они и думают, они достают, и, более того, пусть они нас заставляют брать. Навязывать нам должны и следить, чтобы мы этими штуками пользовались. На-вя-зы-вать! Понял? А мы никак не можем получить то, что не нужно там, где лежит. И общество нам будет препоны строить!

— Оптимизм из тебя прямо бьет фонтаном.

— Без работы все гниет. Даже мы. Ну так что все-таки с этими бумагами? Подписали наконец?

— Наш главбух подписал. Марат повез к их главному, тот его отфутболил к их главбуху. Там тоже наконец подписали. Теперь должны утвердить райисполкомы — наш и их. Когда райисполкомы подпишут, надо будет ехать в Управление здравоохранения. Там утвердят, и поедем за аппаратами.

— Значит, вот-вот будут? Может, и мне сделать исследование гастроскопом?

— А тебе зачем? Ты почкой лучше займись.

— Почка почкой, а боли мне не совсем ясны. Не такие уж сильные и проходят быстро.

— Сегодня, что ли, не сильные? Ну доктор! Домыслы на уровне самого дремучего больного в нашем отделении. Наглядный пример — себя лечить нельзя.

— Нет, что-то не так.

— Уймись. Все типично. Ты, как всякий заболевший обыватель, жаждешь обследовать все, кроме того, что болит. Потому что боишься. И тянет тебя к новейшей аппаратуре, потому как — высший шик. Все больные жаждут новых аппаратов, новых лекарств, новых методик, новых шаманств.

— Дурак ты, и больше ничего. — Это я сказал вслух, а на самом деле подумал, что Егор прав. Но так быстро сдаваться? Я собирался ему ответить, но тут, словно в стандартной книге о врачах, «в квартире хирурга раздался телефонный звонок»…

Не из больницы. Звонил Златогуров. Сколько он уже дома? Всего ничего. Неужели опять нога? Конечно, он может позвонить и просто так, спросить, не нужен ли мне, скажем, автомобиль, или редкая книга, или бригада каких-нибудь слесарей-краснодеревщиков, но, зная его болезнь…

— Что случилось, Лев Романович?

— Мне даже не хочется говорить про свои дела. Как вы-то себя чувствуете, дорогой Дмитрий Григорьевич?

— Все нормально. Что у вас случилось? Нога болит?

— Болит, Дмитрий Григорьевич. Ваша не болит. Другая. Вот. Оперированная уже стала моей. Вроде я породнился с той ногой. Стало быть, все идет к тому, что и вторая будет моей.

Хоть бы одну оставить ему… Ну и работенка. Дал Златогурову выговориться, а сам почти не слушал, решал, что делать. Все ясно. Если бы боль нарастала постепенно — обычный рост склеротической бляшки. А поскольку боли быстро стали почти нестерпимыми, очевидно, на фоне бляшки образовался тромб. Хорошо хоть не в один миг, не острая закупорка. Завтра его положим, а дальше видно будет. Но ему страшно, иначе чего бы он звонил вечером? Ничего не поделаешь — мы с ним в паре теперь до самого окончания болезни, то есть жизни… Его или моей. До конца жизни мы с ним повязаны. Разве что другая болезнь перехватит. Рак, например.

— Так что, Лев Романович? Я, пожалуй, сейчас приеду.

— Ни в коем случае, Дмитрий Григорьвич, я ведь понимаю, что особой срочности нет. Или я неправильно понял? Не опоздаем, Дмитрий Григорьевич?